– Се ты, Перун, спалил мой меч! А был бы у меня священный дар Валдая!.. Да не ярись, поскольку я тебя прощаю!
Великий волхв Валдай все зрел и в миг сей волхвовал. Бросив на угли траву молчания, стоял пред жертвенником Рода под куполом чертогов не разжимая уст. Все было сказано себе и богу, и слово всякое, изроненное с умыслом иль невзначай, никто бы не услышал, а князю повредит пустая речь. Хранитель и служитель Света изрядно ведал, что есть Свет. От солнца излучаясь, он благо нес, равно как от луны, свечи и светоча. Однако Свет бывает грозен и может принести разрушение и смерть, коль человек, уйдя из-под воли божьей, бросит небу вызов. Его просвещенный разум при душе незрящей опасен! Дабы изведать таинственную суть Света, а значит, бога, он станет извращать его, и тогда свет обратится в тьму. Коли взять черное стекло из жерл вулкана, к очам приставить, дабы не ослепнуть, и позреть на солнце, позришь не свет и не лучи его, а космы света! Далекие от земли и глаз, они несут добро, дают лишь мягкий благодатный жар и согревают, как в стужу космы зверя согревают тело. Се горний свет, высокий божий свет. И ежели человек, свой разум просветив, но с душой во мраке, вдруг возгордится и на земле зажжет протуберанец сего света – сгорит земля в пожаре. Увы, подобное уже бывало, и волхв Валдай вкупе со Светом хранил предание о бедствиях великих, кои сотворены были светлым сознанием, но черною рукой. И посему рассеялись народы Ара по всей земле и на долгий срок путей лишились всех. Вплоть до веков Траяна.
Бывает грозен Свет!
Трава молчания курилась, и дым уносило потоком света ввысь, и жрец чертогов хранил молчание.
Однако Владыка Род нарушил его сам.
– От лютой смерти я не в силах его избавить, – глас прилетел с небес. – Ведь ты же этого желаешь, мой наместник?.. Выйдя из-под моей десницы, князь сам сие избрал… Но он мне люб был, Святослав. И посему я завтра воскрешу его и вновь отпущу на землю. А ты, Валдай, побольше возложи на жертвенник травы Забвения. Чтобы хватило мне день скоротать.
– Но день твой на небесах равен тысяче лет земных. А то и более! Князь Святослав придет, когда всех нас, кто жил сейчас, забудут. И на пространствах хляби иные будут времена и люди. Ужели Тьма тысячу лет здесь будет править шабаш, покуда ты в забвении? Пути все зарастут, тропа Траяна…
– Явлю на землю Святослава – он все восстановит и расчистит. Так было и будет, так я устроил мир… А в сей же час брось травы на угли! Дай хоть один день отдохнуть! От вас, земных, я притомился…
Перун молчал, хоть и слышал голос Святослава. И мог бы поразить его стрелой, испепелить, чтоб супостату ничего не досталось, но, зная гнев Света, не посмел…
На князя же набросили аркан, стянули горло! Тогда же, отшвырнув рукоять меча, он путы разорвал и вынул засапожник. И с ним пробился на вершину! Встал на гребень скалы надпорожной и здесь знак позрел – Знак Рода, свастику – суть коловращенье Света.
– Аз бога ведаю! – воскликнул к небесам и, руки распластав, вниз с кручи прыгнул. В поток, бурлящий на порогах.
А лебеди сего ждали: сбившись в плотную стаю, они крыла подставили и Святослава приняли, как Рожаницы принимают в пелену сотканную дитя из чрева матери. Но способно ль легким птицам держать на крыльях груз тяжкий, земную плоть?
– Я у богов просился, а теперь у вас. На землю отпустите! Я умел летать в пространстве, как вы, покуда владел копьем. Ныне ж след мне по земле ходить. Позвольте же завершить свой Путь! Пристало ль мне висеть меж небом и землей?
Сего не слышал печенежин Куря и блажил:
– Уйдет! Сейчас птицы унесут его! Стреляйте в лебедей! Стреляйте в лебедей! Да не уязвите князя! Мне его кровь нужна!
И расступились птицы. А Святослав, полет продолжив свой, достиг середины потока пенного и встал на дно.
По грудь ему был Днепр.
Тут печенеги, ладя из тел своих мосты, к нему полезли, замелькали веревки и арканы, завились петли в воздухе. И засапожником запястья расхватив свои, и кровью обливаясь, князь бился с переплетеньем рук и вервей, к нему тянувшихся.
И бился так, покуда не источилась кровь…
Воля Днепра и бурный поток его подхватили князя и вниз понесли по волнам – к морю, к Земле, где был его престол. Однако печенеги побежали следом и выловили тело.
– Зажмите его раны! – катался Куря колобком по речным откосам. – Не дайте вытечь крови!
– А нет ее уже! – кричали печенеги. – Вся ушла! Смешалась с водами реки и, растворившись, унеслась! Се видишь, Днепр сияет?
– О, горе мне!.. Шайтан! Собака! А молва была – сын бога! Да если б ты был божий сын, то пожалел меня! И кровь не выпустил свою!
Главу отнявши княжью, злой и печальный Куря в котле ее сварил и, вынув череп, златом оковал. И сетовал при сем:
– Что мне теперь хозяин скажет? Что сотворит со мной? Тебе-то все равно, ты еще придешь на белый свет. А я?.. Меня и знать-то будут лишь потому, что голову отсек и чашу сделал. Да будь моя воля, стал бы я возиться?
Потом он череп снес своему хозяину и, кланяясь нижайше, подал.
– Что это, раб? – спросил тот, кубок озирая.
– Чаша, хозяин. Все сделал, как ты велел!
– Но почему пуста?! Как ты посмел мне поднести пустую чашу?! Что стану пить из этого сосуда? Где кровь Святослава?
– Вся в Днепр ушла… А пить можно вино!
– Чтоб я, высший рохданит, первая суть бога, вино лакал?! – и череп отшвырнул. – Сосуд не нужен! Что проку в нем? Мне кровь его нужна!
И босою ногою в грязи и струпьях ударил в Курино лицо…
Прекрасная же полонянка, Дарина именем, очаровала Ярополка. Он, рано вкусивший лиха ратного, походов, крови, возликовал при виде красоты, ибо юношеская душа его стремилась к свету, а значит, к любви. Забывши о княжении, о бремени власти, о стольном граде и Руси, он с юной девой или скакал в просторах на соколиной ловле, или купался в водах Днепра, на широких плесах, где нет и вовсе речной волны и воли и где в чарующих медленным кружением заводях, со дна, как из таинства рокового, взрастают лилии и белый цвет несут из мрака вод. Не полонянка, а князь плел венки из них и, украсив ими прелестную головку возлюбленной, и вовсе погибал от чар. Склонившись на колена перед ней, Ярополк молился на красу, как бы молился богине Мокоши.
– О, дева! – восклицал. – Мой свет лазоревый! Ни что не стоит в мире красы твоей! И стану я тебе служить, а не богам и людям! Ты есмь Свет!
Тешась полонянкой, он забыл о бабке – покойной княгине, которая в ожидании тризны лежала под землей во льду, а бояре, сходясь на свое вече, так и не решили, кто же станет хозяином на скорбном пире. А покуда князь молодой, подобно Роду, вкусившему сладкого дыма травы Забвения, забвенью бабку предавал, попы и иерархи ромейские тайно извлекли усопшую княгиню, отпели в храме, обрядили и, в деревянный ящик положив, земле предали, на поживу червям.
Когда ж известие пришло, что князь светоносный Святослав на Порогах в западню попал и будто в воду канул – лишь рукоять меча его нашли, и отчего-то Днепр с тех пор стал по ночам светиться – даже сему известию Ярополк не внял. И будто бы сказал:
– Молва лукава, отец мой жив: позрите, какое диво мне прислал!
И вкупе со своим дивом в лугах бродил, взявши ее за тонкую десницу, а своею сшибая пух цветочный и нектар – не головы врагов. Или в траве катался на пару с ней, вдыхая аромат – суть жизнь. И красной ягодой кормил с ладони жену свою, при этом молвя:
– Сии плоды, сей сок живительный есть мое семя. Пусть же оно войдет в тебя и ты зачнешь мне сына. Иль дочь, прекрасную, как ты!
