жиденькие волосы.
– Ну погляди на меня, подними глаза! – приказала. – И читай за мной. «Отче наш, иже еси на небеси. Да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое…»
Почтарка лишь шевелила губами. А боярышня в то же время бережной ладонью лицо водой освященной умыла, руки, непокрытую голову окропила и достала расплавленный воск.
– Излейся, страх лютый, аки вода изливается с гор. Аки воск сей огненный горючий застынет, так испуг спадет с души твоей. Не бысть более страху земному, бысть Божьему. Аминь.
Достала из воды отлитую восковую фигурку – человек с ружьем. Вот отчего испуг ее был. Проткнула иглой насквозь, на кусок бересты положила под дымоходом и подожгла.
– Унесись в трубу и развейся пеплом!
И пока все это делала, Агриппина Давыдовна уснула прямо на пороге, привалившись к косяку. Вавила подняла ее на руки, перенесла в кровать. Сама же пристроила иконки в углу на лавке, постелила коврик, отбила первый поклон, откинула кожаный листик на четках да так и заснула, стоя на коленях.
А проснулась на рассвете оттого, что ведро звякнуло: бабушка уже корову подоила и теперь цедила молоко.
– Та шо ж ты на полу спишь? – знакомым визгливым голосом заговорила старушка. – Як чоловик мой. Тай кажу, он же ж дурной быв, як горилки выпьет. А ты горилки не пила.
– Я молилась, бабушка.
– Сон мне привиделся, нимци прийшлы и у деревне стрелялы.
– Не сон это, вправду было…
– Та як же ж не сон?
– Возле дома Юрия Николаевича стреляли ночью. – Боярышня встала. – Будто на пасху. У нас так делают в скитах. Выйдут на улицу, как первая звезда взойдет, и стреляют.
– Та на шо ж стреляют?
– Чтоб возвестить миру – Спаситель наш Иисус Христос воскрес.
Агриппина Давыдовна задумалась, глаза на миг потемнели, будто со света в тень ушла, но тут же просияли.
– Кажу, то Кондрат! Вин же як мой Лука, дурной когда выпьет. Усе ему стреляты треба! Пойдем та побачим, чього вин стрелял?..
Они вышли на восходе, от вольного воздуха у Вавилы закружилась голова. Ночью подморозило, хрустел ледок, наперебой дробно стучали дятлы и заливались на березах тетерева. Утро было чистым, первозданным, как земля после потопа, и хотелось молиться. Все это время она чувствовала на себе вериги ежеминутно, жесткий волос царапал и колол тело от малейшего движения, и даже от дыхания грудь охватывало горючей болью. Но тут будто и власяница с нее спала…
Возле дома Космача они остановились, конь, почуяв людей, тихонько заржал. Дверь была распахнута, калитка настежь, словно кто-то выскочил впопыхах и убежал. Старушка сунулась в избу, обежала двор.
– Война була, чи шо? – недоуменно озиралась она. – Но когда война, людины побитые лежат, а нема ничего… И Кондрата нема.
Вавила поднялась на крыльцо и стала смотреть в конец улицы – встающее солнце еще не слепило, но скрадывало дорогу. Агриппина Давыдовна, как завзятый следопыт, сделала еще один круг возле дома, затем убежала на реку и вернулась через огород, обескураженная и растерянная.
– Та шо ж тут було? Ничого ни розумию. То ли Кондрата вбыли и у реку бросили, то ли Кондрат усех вбыв?.. Та шо ж ты молчишь? Кажу, война була, дывись, хата постреляна, тай конюшня… Та нимцев нема, кажу. Колы нимцев нема, якая вже ж война? А кровь е! Хто кого побыв – не розумию…
Боярышня смотрела из-под руки и ждала, пока солнце наконец оторвется от земли и обнажит дорогу. И когда образовался этот просвет, в конце деревни появился путник с посошком.
– Погоди, бабушка, вон человек идет, сейчас спросим. По виду так странник, а они все знают.
Агриппина Давыдовна притихла, присела немного и замерла, будто птица на ветке, прежде чем слететь.
А странник приблизился, шапку снял, опираясь одной рукой на посох, поклонился в пояс.
– Христос воскресе, люди добрые.
– Здравствуй, Клестиан Алфеевич, – ответила ему боярышня. – Откуда же ты явился, странник богоугодный?
– Мир пытать бегал, внучка Илиодорова.
– Ну и что же, испытал мир?
– С ног до головы в гное да мерзости.
– Входи же, страстотерпец! Я сей же час баню затоплю.
– На реку пойду, вымоюсь. – Клестя-малой потоптался на месте, потыкал лед посошком. – Эвон какая здесь река чистая да бурливая. Будто Иордан.
Смерть мэтра потрясла, а более всего – причина самоубийства, и если в первый миг он ощутил лишь тоскливую беспомощность, то когда обнаружил в своем факсе записку, испытал сиротство, чувство новое и горькое, как лекарство в детстве. От него нельзя было избавиться, как раньше он избавлялся от всего, что мучило или казалось постыдным.
Он уговаривал себя, что все проходит, и эта рана пройдет, зарубцуется, затянется молодой кожей, и останется лишь шрам на память, убеждал и вызывал в себе недовольство и злость на Землянова – все поучал, наставлял и контролировал, а сам погубил все дело, сам притащил этого профессора и оставил расхлебывать все ему! Однако чувство сиротства оказалось настолько сильным и подавляющим, что появилась совершенно иная мысль – о прощении. Глеб Максимович как честный дворянин смыл свой позор кровью, ушел с достоинством и честью, сам осудил себя и привел приговор в исполнение.
И надо было сейчас исполнить его завещание, вывести из-под всяческого контроля княжну Углицкую, спасти ее, а значит, и идею Третьего Рима, чтобы потом начать сначала. И. казалось, сделать это просто – снять блокаду с Холомниц, убрать своих людей, и тогда она уйдет сама в небытие Соляной Тропы, откуда и пришла… Но задуманная и благословленная мэтром операция уже раскрутилась, набрала обороты: точно установили место, где пряталась княжна все это время, посланный со специальным поручением чистильщик убирал лишних людей, могущих помешать основному исполнителю – юродивому, на которого Землянов делал ставку.
Переодетый в штатское генерал Ногаец тихим ходом, на поезде вез юродивого к Углицкой.
Теперь уже вряд ли кто скажет, откуда, из какого небытия, из какой преисподней или клиники явился этот полусумасшедший, но авторитетный в кругах старообрядцев и почитаемый святым странник. Кто его обработал, подготовил к этой миссии? Если бы сам мэтр, вряд ли бы тогда затевалась игра с фаворитом Космачом, да он бы наверняка сказал, что в запасе есть еще один человек, способный приручить дикую лесную княжну, заставить ее выполнить чужую волю. А ведь Землянов был уверен в успехе! Выходило, что юродивого ему подставили, подсунули вместе с новым замыслом – сватовства княжны, и сделал это советник и эксперт профессор Желтяков. Коли так, то настоящей миссии пророчествующего старца никто не знает, и наверняка его засылают к Углицкой с другой целью, скорее всего, самой неожиданной, например, наладить таким образом прямой путь к либерее, символу Третьего Рима…
Предстояло все это остановить, прекратить, свернуть и своими руками погубить так ярко засиявшую мечту…
И, пожалуй, впервые в жизни он не знал, с чего начать и как это сделать, а. посоветоваться было не с кем. Он решил ехать в Холомницы и там, на месте, одним разом покончить с операцией, замысел которой, как кукушонок, выкормился в чужом, масонском гнезде. Билет уже был заказан, когда внезапно позвонил Ногаец.
– Генрих Сергеевич, я не могу объяснить, на! Клянусь, в рот! Но мой пассажир исчез, на, – докладывал он без мата и ругательств, от которых и сам старался отвыкнуть. – Мной был проверен весь состав, на, в том числе на почтово-багажный вагон и электровоз, на. Обнаружить его нигде не удалось, в рот. В результате опроса проводников и начальника поезда выяснилось, на, пассажира никто не
