убивать его. Он представил, как понуро опустит голову и подойдет к трупу жеребца, взглянет на его остекленевшие глаза и как будет отвязывать злосчастный рюкзак с драгметаллом, из-за которого и сложил на старости лет дурную голову несчастный жеребец…
Серега оторвал глаз от прицела и с трудом убрал руку с цевья. И словно почуяв, что ему подарили жизнь, Доктор лихо взбрыкнул ногами и помчался следом за кобылкой. Через минуту Серега жалел не жеребца, а себя, запинаясь в траве и задыхаясь на бегу в приступе кашля. Гонка продолжалась часа два, пока заморенные лошади не остановились у ярко-зеленого островка сочной травы и не стали жадно щипать ее, опустившись на колени: такой травой на болоте обычно зарастают окна топей.
Серега подошел к Доктору, отвязал повод с седла и со всей силы ударил жеребца по теплым, дышащим ноздрям. «Ну вот! — удовлетворенно подумал он, обтирая о штаны вымазанную зеленой слюной руку. — А ты кричал, стрельбу затеял…» — И тут же пригнул голову. Ему явственно вспомнился визг пули над головой, а в глазах возникло страшное, звероватое лицо Сычева. «В кого же он палил?..»
4
«В кого же он палил? — спрашивал себя Серега и чувствовал зудящий озноб между лопаток. — Лошади-то бежали в стороне…» Он вспомнил начало погони, представил, как и где находились он сам, Сычев, лошади. Получалось, что Серега и кони не могли быть на одной прямой, а лишь только в этом случае Сычев мог стрелять через Серегину голову. Мог… Допустим, в запалке не сообразил, что можно угодить в Серегу, вот и палил. Но… лошади уходили много правее Сереги! «Значит, он по мне шпарил!» Теперь, спустя восемнадцать часов, Сереге вдруг стало жутко. Он остановил Доктора и осмотрелся. Сереге начинало казаться, что Сычев спрятался где-то близко, высматривает, караулит, ждет, когда Серега подъедет ближе, чтобы наверняка… Что это там?! За гривкой с карликовой сосной… Нет… Показалось… «А мишень я подходящая, не промажешь. Кони шагом идут… Вот сволочь! Не зря он за мной сек постоянно, и вчера у костра… Ружье чистил, готовился».
Внимательно разглядывая все вокруг, Серега заметил, что кое-где по бурой поверхности болота вспыхивают зеленые островки с линзами желтоватой воды, и понял: «окна», булькнешь и с концом. От мысли, что он всю ночь бегал между этими «окнами» и только чудом не заскочил в трясину, — озноб от лопаток разлился по спине, и Серега ощутил, что стал весь пупырчатым, как щипаный гусь. И еще от одной мысли ему сделалось не по себе: болото — ни конца ни края, куда ехать? Однако Доктор, опустив тяжелую голову, уверенно шел вперед, и Серега успокоился. Доктор хорошо ходил своим старым следом. Сникшая от любовной сытости сычевская кобылка понуро ступала следом, срывая на ходу жадными губами жесткую болотную траву.
Серега беспрестанно крутил головой, и его все сильнее охватывали мысли о коварстве Сычева. Теперь он был уверен: этот рябой тип неожиданно согласился ехать с ним потому, что узнал — Серега повезет драгметалл. И тогда Сычев и решился на грабеж. Серега стал вспоминать, как Сычев вел себя, что говорил и о чем спрашивал, как злорадно хохотал и какая все-таки у него уголовная морда!
«Ага! — догадался Серега. — Вот почему ты спрашивал, есть ли дети да где жена. Свое разбойничье благородство показывал! Ух и хитрый сволочуга! А я дурак! Ну и дурак! И сколько везем спрашивал, и про народ всякий говорил. Тут всему кобылка помешала, приспичило ей гуляться. Получилось, золото само убежало, ну и я с ним. Вот и стал он палить вслед. А что? Удобный случай! Кони сбегают с золотом, я ухожу за ними, и никто больше не возвращается. Пропали. В болоте утонули! Найди попробуй! Так. Гонка, выходит, все планы его перевернула. Так-то, наверное, хотел ночью придушить. А теперь фигу тебе, Сычев!
Оттого, что остался жив, не утонул в болоте, поймал Доктора с рюкзаком, и оттого, что дождь перестал и вроде бы небо стало разреживаться, Серега почувствовал себя гораздо лучше, увереннее, чем ночью, когда бегал по болоту. Он уже прикидывал, как сообщить в милицию про Сычева, когда прибудет в поселок и сдаст золото. А может, сам поймает его здесь, пока тот далеко не ушел. А то смоется, и ищи его по всей стране. Связать и поперек седла. Так а в поселок заявиться…
Болото помаленьку суживалось. Серега по неуловимым приметам начинал узнавать места, где бежал вчера. От хороших мыслей даже есть захотелось. Но рюкзак с продуктами остался у Сычева, там, на обеденном привале. А еще… у него осталась Серегина полевая сумка! Там деньги, секретные карты, револьвер.
Все разом возвратилось на свои места. Серега вновь почувствовал себя на прицеле у затаившегося в кустах Сычева. Засада будет. Так просто он не уйдет. «Теперь точно мне труба, — подумал уныло Серега. — Даже если и драгметалл спасу…»
Он слез с коня, взял его за повод и, осматриваясь, с карабином наготове двинулся к далекой лесной полосе на горизонте.
День кончался. На смену дождю поднялась мошкара, забивающая дыхание, глаза, волосы. Доктор фыркал, прочищая ноздри от гнуса, резко вздрагивал всем телом и был совершенно безразличным и к Сереге, и к кобылке с екающей селезенкой — отрешился от всего мира.
Серега завел коней в лес, дрожащими, разъеденными мошкарой руками крепко привязал их веревкой к дереву. Кони мотали головами, жмурили слезящиеся глаза, стряхивая с них серый налет гнуса. И звон удил слышен был на всю тайгу, Серега испуганно оглядывался и, поймав себя на этом, подумал, что не ему надо воровато и затравленно озираться, а Сычеву, но тут получается все наоборот, и Серега все больше злился какой-то предрешенной злостью. Дрожь рук, как электроток, передавалась телу. Ожидание страшного, неприятного холодило и раздувало грудь. Он, кажется, впервые в жизни обнаружил, что у него есть сердце и оно может колотиться не хуже кобылкиной селезенки. Серега пробовал взять себя в руки, но, кроме того, что до боли в пальцах сжимал карабин, ничего не выходило. Мысли останавливались на пустяках, мелочах. Вместо того чтобы досконально обдумать, как действовать в столь жуткой ситуации, Серега то навязчиво думал о подпухшем от укуса мошки глазе, то вдруг привязалась к нему ария Мефистофеля «Люди гибнут за металл…», и ему хотелось прыгать, как дьяволу, и махать несуществующим плащом.
Оставив коней, Серега стал осторожно подкрадываться к месту вчерашнего ночлега. Примерно через час должна была наступить темнота, и он торопился. Он опасался ночи. Если произойдет страшное, то обязательно ночью, — казалось ему.
Около потухшего кострища Сычева не было. С минуту, прежде чем выйти на поляну, Серега наблюдал, присев за сосной. Мирно все как-то: добродушно расхохоталась сорока, привлеченная человеческим появлением, и тишина вовсе не зловещая, а обыкновенная.
Серега высунулся из-за укрытия, сделал несколько прыжков к кострищу и замер. Сумки не было. Валялся скомканный пустой рюкзак, банки с тушенкой и сгущенкой, чай, сухари в мешочке. А чуть дальше — сычевская бердана с разбитым вдребезги ложем, и все. Серега дважды перерыл брошенный рюкзак, распинал банки, торопливо осмотрел поляну и даже деревья на опушке. Сумки не было. То, что предполагал Серега, стало ясным. «Ушел, гадина! — Серега, чуть не плача, метался по поляне. — Ружье со злости, что промазал, расшиб и сбежал. Черт с ними, с деньгами. Шесть тысяч всегда можно отдать мужикам, а вот карты и жоринский револьвер! Тут хана и мне и Жорину».
Серега остановился, долго стоял, словно над могилой друга, потом махнул рукой — «А! Будь что будет!», развернулся и пошел за конями.
Доктор и кобылка выщипали всю траву вокруг, насколько хватало веревки, и теперь отталкивали друг друга от осиновой ветки. Кобылица возмущенно ржала и пыталась ударить копытами недавнего любовника.
До глубокой ночи Серега, завернувшись в брезентовый тент, сидел около костра. Без аппетита, хоть и бурчало в животе, съел банку сгущенного молока и уже было задремал, но вдруг решительно встал, скомкал брезент, прихватил карабин и отошел на опушку в противоположную сторону от привязанных лошадей. «Вдруг придет ночью и задавит сонного!» — поразмыслил он. Выбрал место за колодиной, опять закутался в тент и уже в забытьи тяжелого, гнетущего сна вяло вспомнил, что не расседлал лошадей и не снял рюкзак с драгметаллом.
