склоняют к подражательству землянам?
Мой пример был не слишком удачен, поскольку очеловечить четырехметрового дракона можно лишь до определенной степени. Независимо от того, знал он это или нет (разве упомнишь все расы, все миры, уже найденные нами в нашем маленьком уголке этой удивительной Вселенной?), на Снайдера это впечатления не произвело. Он сухо ответил:
— Само по себе многообразие внеземного влияния деморализует человека. И я хочу, чтобы наш комплекс ясно продемонстрировал это во время Фестиваля. Каждое отделение, ведомство, клуб, церковь, каждое заведение нашего Объединения примет в этом участие. Но мне хочется, чтобы главную роль сыграли школы.
— Ах вот как, сэр? Я хочу сказать — программа уже разработана?
— Да, да, в известной степени. — Он нетерпеливо замахал рукой. — Гораздо в меньшей, нежели я мог ожидать от нашей молодежи. Слишком уж многие из вас бредят космосом… — Он взял себя в руки, снова надел на лицо улыбку и склонился вперед, так что его изображение, казалось, вот-вот выпадет из экрана. — Я размышлял о том, что могли бы сделать мои собственные студенты. И в отношении тебя у меня возникла первоклассная идея. Ты будешь представлять Китайскую общину Сан-Франциско.
— Что? — завопил я. — Но… Но…
— Очень старая, почти уникальная нация, — сказал Снайдер. — Твой народ обитает здесь вот уже пять или шесть столетий.
— Мой народ? — Комната поплыла у меня перед глазами. — Я имею в виду… Правда, меня, конечно, зовут Чинг, и я этим горжусь. И может быть, хромосомные комбинации действительно сделали меня похожим на китайских предков. Но… полтысячи лет, сэр! Если каждая существовавшая в течение этого времени людская порода не оставила во мне своей крови — что ж, значит, я просто статистический урод!
— Все это так. Однако случайность, наделившая тебя атавизмом твоих монголоидных предков, — счастливая. Лишь немногие из моих студентов настолько узнаваемы. Я и для них пытаюсь подобрать роли на основе фамилий, но это гораздо труднее.
«М-да, — злобно подумал я, — послушать тебя — так выходит, что каждый, кого зовут Марк Антонио, должен носить тогу, а каждый, кого зовут Смит, должен быть гомосексуалистом».
— Существует специальный Китайско-Американский комитет, — продолжал Снайдер. — Советую установить с ним контакт, они помогут идеями и информацией — что ты можешь показать от имени нашей образовательной системы. И затем, разумеется, Центральная Библиотека. Там можно найти столько исторического материала, что на его изучение не хватит всей жизни. Сделай милость, займись еще чем- нибудь, кроме математики, физики, ксенологии… — Последовала очередная ухмылка. Затем он добавил, кажется, с долей искренности: — Может быть, тебе удастся придумать что-нибудь, например, вроде платформы на колесах, вот тут пригодятся твои инженерная изобретательность и знания. Когда ты будешь поступать в Академию, это тоже учтут.
«Обязательно, — подумал я, — если только на это не уйдет уйма времени и в итоге я не провалюсь на предвариловке».
— Не забывай, — настаивал Снайдер, — до Фестиваля осталось уже меньше трех месяцев. Я буду ждать от тебя докладов о продвижении дел. Можешь без всяких церемоний обращаться ко мне за помощью или советом в любое время. Ведь, как ты знаешь, это и есть мое предназначение — руководить развитием твоей личности.
И так далее в том же духе. Меня уже тошнит от этих воспоминаний.
Я позвонил Бетти Рифенстол просто для того, чтобы узнать, могу ли я к ней заскочить. Хотя видеофон — неплохая штука в плане изображения и звука, все же он не позволяет обменяться рукопожатием с собеседником или уловить тончайший аромат духов знакомой девушки.
Ее видео сообщило, что она придет только вечером. Стало быть, возникла вполне реальная возможность спятить от избытка эмоций. Прямо отказаться от дурацкой затеи Снайдера я не мог. Конечно, правда была на моей стороне, и он не стал бы явно выражать недовольство, но зато не дал бы и хороших отзывов о моей энергичности и чувстве товарищества. С другой стороны, что мне было известно о китайской цивилизации? Конечно, я знакомился с типовыми достопримечательностями, прочел одного или двух классиков, входивших в обязательный курс литературы, но это и все. А те, кто мне встречался, были людьми такого же современного — восточного типа, что и я сам. Что же касается китайских американцев…
Тут у меня всплыли смутные воспоминания о том, что Сан-Франциско когда-то делился на специальные этнические секции, и я запросил Центральную Библиотеку. На экране появилась вереница данных о районе, известном под названием «Чайна-таун». Вероятно, современники считали это место живописным. (О хайвеи под золотисто-алым солнцем Артемиды! Четырехрукие барабанщики, рассыпающие брачный призыв лун — близнецов Горцуна! Вольные крылья над Итрием!) Здешние обитатели отмечали Новый Год по Лунному календарю фейерверками и парадами. Мне не удалось рассмотреть детали: фотографии успели потускнеть к тому времени, когда с них была снята информация, а кроме того, я был слишком расстроен, чтобы вчитываться в сопровождающий текст.
К обеду я относился как к остановке для заправки горючим. Пробормотав что-то родителям, которые хотели мне добра, но не могли понять, почему их сын должен покинуть славную безопасную Федерацию, я полетел к Рифенстолам.
Полет немного меня успокоил. Он напомнил мне, что для представителей иных миров, таких как Адзель, тайна была здесь, на Земле. Огни, словно миллионы притянутых Землей звезд, сияли над горными вершинами, заливали сверкающим великолепием океан и Гавань; взмывали ввысь по многоэтажным башням, лишь иногда уступая место мягкому полумраку — в местах, занятых парками или экоцентрами.
В прохладном, слегка задымленном воздухе разносилось нескончаемое урчание машин. Служба контроля воздушных передвижений пропустила какой-то аэробус так близко от меня, что я смог заглянуть под его балдахин и увидеть, что в нем сидят пассажиры со всего земного шара и из других миров: щеголеватый лунянин, коренастый синекожий альфарец — космический работяга (я определил это по значку Братства на его одежде), работающий по найму торговец из Политехнической Лиги, не нуждавшийся ни в каких опознавательных знаках, поскольку его выдубленная под чужими солнцами кожа и выражение независимости типа «идите все к черту» на лице говорили сами за себя и заставили меня буквально вспотеть от зависти.
Квартира Рифенстолов выходила окнами на Золотые ворота. С той стороны были видны вспышки огней, слышались отдаленные лязг и шипение — это работали бригады по ремонту и реставрации древнего моста.
Бетти, тоненькая темноволосая девушка, обычно очень веселая, встретила меня у двери. Сегодня она казалась такой усталой и встревоженной, что я даже не стал заострять внимания на ее пикантно коротком халатике.
— Ш-ш! — предупредила она. — С папой сейчас здороваться не будешь. Он погружен в размышления, причем очень мрачные.
Я знал, что матери Бетти не было дома: она участвовала в записи новой современной музыкальной композиции. Отец ее был директором Оперного театра Сан-Франциско.
Бетти провела меня в гостиную, усадила на диван и бросилась на кухню варить кофе. Вскоре она вернулась с подносом, поставила его на маленький столик и стала разливать божественный напиток. На фоне прозрачной стены она выглядела, словно в рамке на картине, изображающей вечерний город, который сверкал и переливался огнями, а в небе над ним висела серповидная луна, и на темной ее стороне можно было различить пару городов величиной с булавочную головку. На всем огромном небосклоне виднелось лишь несколько самых ярких звезд.
— Я рада, что ты пришел, Джимми, — сказала Бетти. — Мне так хотелось поплакаться кому-нибудь в жилетку.
— И мне тоже, — ответил я. — Ну, давай уж сначала ты.
— В общем, все дело в папе. Он страшно нервничает. Этот глупый Фестиваль…
— Что? — Я не поверил своим ушам. — Разве он не будет ставить… э… спектакль какого-нибудь
