приоткрыв дверь, выглянул в коридор. На полу возле двери он увидел лужу темной маслянистой жидкости и осколки стеклянного сосуда. Улиссу редко доводилось видеть настоящее стекло, поэтому он опустился на корточки и с интересом стал рассматривать эти удивительные осколки, прозрачные, как льдинки, и острые, как нож. Но испарения темной жидкости нестерпимо били в нос и заставляли слезиться глаза. Улисс закашлялся и отошел от лужи. Кто-то здесь все-таки есть, подумал он.
Неожиданно в глубине коридора, со стороны лестницы, ведущей в нижние этажи, раздался раскатистый, с хрипотцой хохот, послышались неуверенные шаги по металлическим ступеням, затем тяжелый удар, грохот падения и новый взрыв хохота – уже откуда-то издалека.
Подняв свечу повыше, Улисс направился к лестнице. На площадке никого не было, но снизу доносились отдаленные звуки и голоса. Улисс стал осторожно спускаться по ржавым ступеням и вдруг увидел на одной из них глубокую свежую вмятину. «Ого!» – подумал он, наклонившись над ней. Головой такую выемку не сделаешь, нужно жахнуть изо всех сил дубиной, окованной железом, или, на худой конец, камнем. Улисс пожалел, что не прихватил чего-нибудь в этом же роде, но продолжал спускаться. Он твердо решил выяснить, что за люди обитают в Большой Яме. Старуха Канитель сказала ему неправду, но, как казалось Улиссу, не для того, чтобы его обмануть, а для того, чтобы уберечь от чего-то. От чего? Похоже, сейчас это станет ясно.
В коридоре третьего подземного этажа тоже было пусто и тихо, только капала где-то вода. Порыжевшие железные двери с болтами, рукоятками, иногда с наружными запорами, тянулись по обеим сторонам коридора. Интересно, почему во время войны здесь так никто и не поселился, подумал Улисс. Целый город погиб в двух шагах от Большой Ямы, и никому из жителей не пришло в голову спастись. Может быть, они не успели? Или ничего не знали о Яме? А может быть, их просто не пустили сюда? Дед как-то рассказывал, что Яма была закрыта, когда охотники наткнулись на нее неподалеку от развалин Города. Не один месяц пришлось повозиться, прежде чем удалось в нее проникнуть. Но никаких припасов в Яме не оказалось, наверное, перед войной их не успели завезти.
– Ох! – явственно послышалось вдруг из-за ближайшей двери.
Улисс вздрогнул.
– О-о-ах! – повторил кто-то таким голосом, будто обливался ледяной водой, задыхаясь от восторга.
– Кто там? – громко спросил Улисс, пытаясь открыть дверь. Но она была заперта. Голос смолк, слышалось лишь чье-то напряженное сопение. Улисс ударил в дверь кулаком. – Откройте, эй!
Никто не ответил. Вместо этого из-за соседней двери раздался вдруг протяжный стон. Улисс метнулся туда, но и эта дверь была заперта изнутри. Стон повторился. С другого конца коридора донесся чей-то надрывный кашель.
– Кто там есть! Отзовитесь! – кричал Улисс, колотя во все двери. Одна из них подалась, и он неожиданно оказался в тесной пустой комнате с низким потолком и бетонными стенами. Грязный худой человек сидел на полу комнаты, сжимая в руке маленький флакончик из тонкого стекла. Увидев Улисса, он поспешно сунул флакончик в рот и с хрустом принялся его жевать. На лице его появилась блаженная улыбка.
– Ты кто? – спросил Улисс, отступая.
– Тсс!. – Человек приложил палец к сочащимся кровью губам. – Разве ты не знаешь? Осока снова выбралась из шахты. Она бродит по этажам и собирает всех, чтобы увести с собой. Слышишь? Она идет сюда!
Улисс вдруг в самом деле услышал приближающиеся шаги.
– Осока идет сюда, – повторил человек и, не отрывая взгляда от двери, ползком попятился к противоположной стене.
Улисс обернулся. Он был настолько ошеломлен происходящим, что, наверное, не удивился бы, если бы в самом деле увидел погибшую весной старшую дочь Канителей.
Но в дверях появилась не она. Поигрывая огромной, окованной железом палицей, в комнату вошел Шибень, старый приятель Улисса, один из городских сторожей.
Улисс расхохотался:
– Шибень! Ты как здесь? Решил все-таки со мной идти? Вот молодец! Тут у них, знаешь, что-то странное творится, я чуть не тронулся – ничего понять не могу!
Шибень остановился у двери и, прищурившись, с ног до головы окинул Улисса насмешливым взглядом.
– Ты зря становишься на задние лапы, свирепень, – произнес он каким-то чужим, сдавленным голосом, – от этого ты стал только меньше, и я все равно убью тебя.
Он поднял дубину и начал осторожно подступать к Улиссу. В глазах его застыла спокойная уверенность, как у опытного лесоруба, примеривающегося свалить подходящее дерево.
– Что с тобой, Шибень? – испугался Улисс. – Ты не узнаешь меня?
– Просто удивительно, – сказал Шибень, медленно приближаясь, – как ты похож на одного парня. Ты всегда становишься похожим на тех, кого сожрал, свирепень?
Улиссу стало страшно. Он боялся не дубины Шибня, а его глаз, бессмысленно-задумчивых, будто незрячих. Он почувствовал вдруг страх перед этой комнатой, перед худым, грязным человеком, бьющимся в судорогах у испачканной кровью стены, он почувствовал себя погребенным в Большой Яме, как в могиле.
– Шибень, ты что? Очнись! – повторял он в отчаянии. – Это же я, Улисс!
– Улисс, – задумчиво произнес Шибень, продолжая наступать. – Улисс был настоящий охотник, да! Он ничего не боялся, даже в новые земли собирался идти... Только потом передумал. Я, говорит, лучше пойду в Большую Яму. Старуха Канитель меня любит, она отдаст мне все ящики, и я открою их, и все ампулы будут мои! – в глазах Шибня загорелся ужас, он перешел почти на крик. – И я, говорит, буду разламывать их, одну за другой, и пить сок! И никому! Никому! Никогда! Ни капли не дам попробовать!
Он выкрикивал слова и трясся, как в лихорадке. Слезы текли по его щекам, дубина выпала из рук, но он этого даже не заметил.
– Одну за другой! – кричал он, беспорядочно размахивая руками, будто отбиваясь от невидимого врага. – Никому! Ни капли! Он все выпьет сам! Так нельзя. Неправильно так! Все хотят! Я хочу, я!
И, закрыв руками лицо, Шибень разревелся. Он долго, всхлипывая, бормотал что-то неразборчивое, а затем вдруг умолк, поднял глаза на Улисса и спокойно произнес:
– И тогда мы убили тебя, Улисс. Выследили и убили. Сначала сломали твои лыжи и унесли еду, а потом разбудили свирепня...
– Но зачем?! – прошептал Улисс. Он испытывал и жалость и ужас одновременно.
– Мы боялись, что ты заберешь наши ампулы, – просто сказал Шибень, – старуха и так дает их очень редко. А тебя она любила и могла отдать сразу все.
– Да какие еще ампулы? – Улисс схватил Шибня за плечи и тряхнул изо всех сил. – Ты можешь мне объяснить, что это такое?
– Я объясню, Улисс, – послышалось вдруг от двери. В комнату вошла Канитель.
– Вот, посмотри.
Она протянула Улиссу уже знакомый ему стеклянный флакончик. Точно такой же на его глазах сжевал неподвижно лежащий теперь на полу грязный человек.
– Это называется «ампула» – сказала старуха. – Осока нашла несколько ящиков таких штук где-то в нижних этажах. Она попробовала этот сок раз-другой, а потом стала всем говорить, что он очень вкусный, угощала и Шибня, и Вихра, и Проныру тощего, да и других... В общем, всем, кто тогда к нам приходил, она этого сока дала отведать. Одни плевались и больше не хотели и пробовать, другие говорили, что, мол, ни то ни се, но потом снова приходили и просили угостить. Когда-то я такие ампулы видала, еще в Убежище, и было в них лекарство, поэтому и не ждала никакой беды, думала даже, полезные они. Мне ведь невдомек было, отчего Осока стала вдруг меняться на глазах, есть ничего не хотела, исхудала вся... А по ночам встанет и ходит, будто ищет что-то. Окликнешь – не обернется, только разговаривает сама с собой. Пробовала я ее лечить, да все без толку. Одна ей радость – разломит ампулу, сок высосет и уходит скорей куда-то в нижние этажи. Забиралась в самую глубь, да однажды и совсем не вернулась. Бросилась я искать, к шахте спустилась, но нашла только одежды клок, да пролом в настиле – гнилой он совсем, перекрытие
