продержимся?
Планы дед развивал титанические. Склонял Сигизмунда превратить “светелку” в кладовую. Мол, комната хорошая — он, Валамир, удостоверился. Крыс там нет, мышей не водится, сухо. Чем не кладовая? Мешок пшеницы поставить — как минимум. Сладкой муки — мешок. Соли — мешок. Макарон — мешка три! (Уважал старый вандал макароны.) Ну и окороков накоптить, рыбки заготовить… чтоб под рукой. Чтоб хранилось. Супермаркет супермаркетом, а так оно вернее.
Слушал Сигизмунд деда Валамира и чувствовал: все слабее душой ему противится. Не забыл еще 1991-й год, славное веселое времечко путча. Как с утра зачитали по всем каналам обращение ГКЧП, так и ломанул многоопытный советский народ в магазины — за солью, спичками и мукой. Было, было…
А деньги? Ведь принеси Лиутару дань такими деньгами — он же уши отрежет и в задницу их тебе засунет! И прав будет военный вождь! Бумажки! Сколько лет жил, никогда такой дури не видел! А вот на старости привелось. Вы бы еще листья осенние за деньги считали! Сколько живет такая бумажка?
Так ярился Валамир.
А Сигизмунд слушал и мысленно с ним соглашался.
Старый советский рубль — он долго жил. Еще в 80-е годы ходили рубли, выпущенные в начале 60- х. Тут по весне нашел в мокром снегу трешку 1972-го года выпуска. И ничего ведь с ней, заразой, не сделалось! Да… Впору вместе со старым вандалом об утрате благочиния закручиниться.
Утратилось, утратилось безвозвратно советское благочиние…
И неблагочиние — в лице “Сайгона” — тоже.
Хлеб — 14 копеек стоил и 16. За 12 изредка появлялся мокрый ржаной. Батон был по 22 копейки и по 26 — этот считался дорогим. В начале перестройки появился вдруг длинный батон по 50 копеек, его никто не брал — дорого.
Молоко 16 копеек за литр. Масло — 3 рубля 60 копеек. Сакральное и незабвенное четыре- двенадцать и три-шестьдесят-две — водка. Вынь да положь! Пиво — 22 копейки маленькая кружка. 44 — большая. Если очередь отстоишь.
Авторучка — 35 копеек. Килограмм кофе — 20 рублей. А до того был — четыре.
Вот и я говорю, подхватывал Валамир. Один серп за мешок зерна можно купить — в сытый год. Седло со сбруей — за тот же мешок, но в год голодный. Меч — за раба, если раб очень хороший. А не очень — так и за двух рабов. Смотреть надобно, какой меч и какой раб. Лошадь — тоже. Пахотная дешевле, боевая — дорого. Вол — как две пахотные лошади. Но и жрет зато!
Свиней выгодно разводить. Мороки с ними немного. Следить только надо, чтобы в чужой роще желуди не жрали. На второй раз поймают чужую свинью — убьют и правы будут. А на первый раз — не трожь! Вот такой закон.
Корова очень нужна. Но с коровой хлопотно. Можно коз держать. У него, у Валамира, три козы в хозяйстве.
— Теперь уже две, — поправил Сигизмунд. — Одна Анахрону душу отдала.
— Две, три — неважно. Главное — козы! От козьего молока — сила! Козье мясо в Вальхалле герои едят. Козлы — животные Вотана, вот так-то.
Целую песнь во славу козлов сложил Валамир.
Молоко ныне порошковое и на вкус гадкое. Выдумали — с долгим сроком хранения! А ведь там консерванты. Пишут, будто нет. А программа “Советы домохозяйкам” — Сигизмунд в машине иной раз по радио слушал — обратное утверждает.
Вот представь себе только, Сигисмундс, гнул свое Валамир, отправился наш военный вождь Лиутар на охоту. К тебе в дом по дороге заехал, истомленный. Пить хочет, силы подкрепить. Чем ты потчевать его станешь? Пакет выдашь?
— Да нет, — растерянно отвечал Сигизмунд, — в кружку ему налью.
— А в кружку откуда нальешь? — хитро щурился дед. — Из пакета? Так он тебя хорошо если на смех поднимет. Хоть с позором да живой останешься — и ладно. А то ведь и зарубить может сгоряча. Решит, что насмехаешься.
А в хуз войдет к тебе военный вождь! А ты ему вместо достойного седалища — эдакую “тубаретку”!
Последнее слово дед произносил по-русски и с особенным ядом в голосе.
Сигизмунд вел эти беседы с большим удовольствием. Стареете, Сигизмунд Борисович, ох стареете!
Один из таких разговоров был прерван звонком Натальи. Кстати, озо дед тоже не одобрял. Хочешь сказать что-нибудь человеку — так оторви задницу, войди к нему в хуз гостем и степенно побеседуй. А так издалека — что кричать! Дети малые так по огородам кричат.
Вика объясняла Сигизмунду:
— Они придают эмоциям куда больше значения, чем мы. Они даже считают, что человек думает не головой.
— А каким же местом? — пораженно спросил Сигизмунд и улыбнулся намекающе.
Вика паскудных намеков не поддержала.
— Грудью. Они гораздо более эмоциональны, чем ты думаешь. Для них не видеть собеседника — значит фактически не общаться. Без обмена эмоциями вообще никакого разговора быть не может.
Для экс-супруги Натальи отсутствие визуального контакта препятствием не являлось: своими эмоциями она легко прошибала телефонную линию.
— Ты чего не звонишь? Почему я обязательно должна тебе звонить?
— Я звоню.
— Что-то не слышно.
— У тебя все занято.
— Хотел бы — дозвонился бы. Другие же дозваниваются.
Пауза. Сигизмунд решил пойти ва-банк. Ему хотелось поскорее закончить этот суетный разговор и вернуться к неспешной беседе о благочинии. Эти беседы его расслабляли.
— Ну так что звонишь? — спросил он Наталью.
— Ты о сыне-то хоть вспоминаешь?
— Да.
— В общем так. Мне завтра надо уйти часов на пять.
— А теща? — вякнул Сигизмунд.
— Что теща? Почему чуть что — теща? — взъярилась Наталья. — У ребенка есть отец или нет? Почему я должна постоянно просить мою мать? Мне уже стыдно…
— Слушай, а ты за Евгения-то замуж еще не вышла?
Наталья сделала вид, что не расслышала вопроса.
— Завтра у Евгения лекция. В закрытом обществе. Туда допускают только продвинутых.
— Пойти хочешь, что ли? — осведомился Сигизмунд, неосмотрительно зевнув.
— Не твое дело! Чтоб завтра в одиннадцать забрал Ярополка.
— Я не могу. Я завтра занят.
— Ты всегда занят. Пускай ребенок у отца побудет.
— Я не могу. У меня совеща… люди! Тут, — добавил он.
— Слушай, что ты как маленький! Лясы точить с кем ни попадя — у него время есть! Знаю я твоих “людей”! Не попрыгаешь лишний раз со своей лысой в койке — не умрешь!
— Знаешь что? — грозно начал Сигизмунд.
— Не знаю! — отрезала Наталья. — Чтоб в одиннадцать…
— Да сыро же! Что мне с ним — пять часов по улицам гулять? А у меня дома ему скучно…
— Своди его куда-нибудь. В музей. И покормить не забудь. И носки посмотри, чтоб не сырые… Я смену дам. В пять вечера я к тебе заеду и заберу его. Будь дома. И чтоб никаких “людей”!
И не дожидаясь ответа, положила трубку.
