— Думал, что смогу связаться с ним по тому номеру, что вы мне дали. Но он не перезвонил. Так что, наверное, придется завтра отправиться на поиски. Вы никому не говорили, что наняли меня?
— Никому. Ни слова.
— Прекрасно! И если увидитесь с ним раньше меня, старайтесь вести себя так, словно ничего не случилось. А если он позвонит и захочет встретиться, тут же сообщите мне.
— По номеру, который вы мне оставили?
— Именно. И еще постарайтесь заманить его к себе на квартиру. Но если не получится и он вызовет вас к себе, все равно идите и ничего не бойтесь.
Мы поболтали еще немного, причем я изо всех сил старался успокоить Ким, встревоженную поздним звонком. Что ж, теперь по крайней мере я знал, что это не ее убили в Вест-Сайде. Пока можно спать спокойно.
Я выключил свет, лег и постель, долго ворочался, но уснуть мне так и не удалось. Наконец я сдался, встал и снова взялся за газету. Конечно, лучший способ успокоиться — это выпить пару рюмок: и напряжение спадет, и можно быстро уснуть. Но я гнал эти мысли и сам себя уговаривал, что в это время, в четыре утра, все бары все равно закрыты, и хотя я знал, что работает еще один, ночной, на Одиннадцатой авеню, я все же пересилил себя.
Снова выключил свет, лег и стал думать об убитой проститутке, и раненом полицейском, и о той женщине, которую едва не переехал поезд. Но вся эта чернуха лишь утвердила меня в прямом умозаключении: только последний идиот останется трезвым, живя среди такого кошмара. С этой успокоительной мыслью я наконец уснул.
Глава 3
Поднялся я где-то около половины одиннадцатого и, как ни странно, чувствовал себя отдохнувшим после нескольких часов беспокойного балансирования между сном и реальностью. Принял душ, побрился, позавтракал чашкой кофе с рогаликом и отправился к собору Святого Павла. Но только на этот раз не в полуподвальное помещение, а в церковь, где посидел на скамье минут десять, потом зажег поминальные свечи и опустил пятьдесят долларов в ящик для пожертвований. Затем зашел на почту на Шестидесятой, оплатил бланк перевода на двести долларов, сунул его в конверт с маркой и отправил эти деньги своей бывшей жене в Сьюсетт. Пытался сочинить несколько строк, но ничего не получилось. Слишком мало денег, и посылал я их с большим опозданием. Оставалось надеяться, что она поймет и простит.
Денек выдался прохладный и серый, собирался дождь. По улицам гулял сырой ветер, так и хлестал по лицу, словно хвост селедки, особенно когда попадаешь на сквозняки. Перед Колизеем какой-то мужчина, чертыхаясь, гнался за своей шляпой, и я чисто рефлекторно поднял руку и надвинул свою поглубже на голову.
Я уже почти дошел до своего банка, как вдруг сообразил, что не так уж много осталось у меня от аванса Ким, чтобы заниматься финансовыми операциями. И повернул к гостинице, где оплатил номер за полмесяца вперед. К этому времени у меня осталась лишь одна сотенная купюра, пришлось разменять и ее.
И чего это я, дурак, не взял сразу всю тысячу? Тут я вспомнил свои слова: деньги должны служить стимулом. Что ж, стимул у меня есть.
Почта не представляла собой ничего особенного — рекламные проспекты, письмо от моего конгрессмена. Читать было нечего.
От Чанса тоже ничего. Да я уж и не ждал, что он объявится.
Снова набрал номер для связи с ним и еще раз напомнил о себе — просто так, на всякий случай.
Потом вышел из гостиницы и проболтался полдня. Пару раз проехался в метро, но в основном передвигался пешком. Дождь все собирался и никак не мог пойти, а ветер стал еще резче, но сорвать с меня шляпу ему так и не удалось. Я навестил два полицейских участка, несколько кафе, с полдюжины баров. В кафе пил кофе, в барах — кока-колу, побеседовал с кое-какими людьми и кое-что записал в блокнот. Несколько раз звонил к себе в гостиницу, дежурному. Нет, я не надеялся, что Чанс откликнется, просто хотелось быть под рукой на тот случай, если вдруг позвонит Ким. Несколько раз я сам набирал ее номер, но попадал на автоответчик. Теперь все, кому не лень, обзавелись этими аппаратами, и скоро эти штуковины начнут переговариваться исключительно между собой. Ким я ничего не передал.
К концу дня заглянул в кинотеатр на Таймс-сквер. Там шли две картины с Клинтом Иствудом — в одной он играл лихого полицейского, который улаживает дела методом планомерного отстрела разнообразных негодяев. Публика почти сплошь состояла из типажей, за которыми он гонялся. Они радостно завывали всякий раз, когда Клинту удавалось всадить пулю в очередную жертву.
Я пообедал пловом со свининой и овощами в румыно-китайском ресторанчике на Восьмой авеню, снова позвонил в гостиницу, затем зашел в бар Армстронга выпить кофе. Ввязался в беседу у стойки и думал, что проторчу там весь вечер, но ровно в восемь тридцать спохватился, кое-как отвязался от своих собеседников и отправился через улицу, а затем — вниз по узким ступенькам, на собрание.
Сегодня выступала женщина, которая допивалась до полной отключки, когда муж был на работе, а дети — в школе. Как-то раз, вспоминала она, один из ребятишек обнаружил ее валяющейся на полу в кухне, но ей удалось убедить ребенка, что она занимается йогой...
Когда подошла моя очередь, я сказал:
— Я Мэтт. Сегодня я просто слушаю.
Заведение под названием «Келвин смол» расположено на углу Ленокс-авеню и Сто двадцать седьмой. Это узкое, длинное помещение; вдоль одной из стен тянется бар, а напротив выстроились в ряд столики. В дальнем конце, на возвышении, находилась площадка для джаз-банда, и, когда я вошел, там выступали два очень черных африканца с короткими стрижками, в очках в роговой оправе и костюмах от «Брукс энд бразерс». Они тихонько наигрывали какую-то джазовую мелодию — один, сидя за небольшим пианино, другой, проводя щеточками по цимбалам. Судя по внешности и издаваемым ими звукам, они являли собой половину квартета «Современный джаз».
Услышал я их еще с порога, потому что, едва успел переступить его, как все посетители тут же умолкли. Я оказался в этом заведении единственным белым мужчиной, и присутствующие не спускали с меня глаз. Там были какие-то белые женщины, сидевшие за столиком с неграми, потом еще две черные женщины за одним столиком и еще, должно быть, десятка два мужчин каких угодно, кроме моего, оттенков кожи.
Под их взглядами я прошел через все помещение в туалет. Перед зеркалом стоял высоченный, как игрок в бейсбол, парень и расчесывал распрямленные волосы. В воздухе витал аромат помады для волос, он смешивался с резким запахом марихуаны. Я вымыл руки и высушил их под сушкой в потоке горячего воздуха. Высокий продолжал причесываться.
Когда я вышел, все разговоры тут же снова смолкли. Я опять двинулся к двери, стараясь идти как можно медленнее и играя мышцами спины и плеч. Насчет музыкантов, не знаю, не уверен, но, похоже, все остальные присутствующие могли похвастаться не одним приводом в полицию. Сутенеры, наркоманы, игроки, осведомители... Словом, «сливки общества».
Внимание мое привлек человек, сидевший на пятом табурете от входа. Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем я узнал его. Мы познакомились несколько лет назад, и тогда у него были прямые волосы. Теперь же он был завит в стиле афро. На нем был желто-зеленый костюм и туфли, сшитые из кожи какой-то рептилии, — возможно, принадлежавшей к исчезающему виду.
Я отвернулся, сделав вид, что не заметил его, и вышел на улицу. Прошел немного по Ленокс и остановился под уличным фонарем. Минуты через две-три в дверях появился он. Постоял секунду и вихляющей, разболтанной походкой направился ко мне.
— Привет, Мэттью! — сказал он и протянул руку для дружеского хлопка. — Как поживаешь, дружище?
