— Ну и как? — поинтересовался Цыпф. — Выяснили что-нибудь?
— Значит, так. — Зяблик принялся стряхивать с себя сажу. — Если я правильно понял, смысл надписи состоит в том, что дальше идти опасно. Сюда якобы приходит огненный прилив, спастись от которого нет никакой возможности. Ну а дальше обычные славословия в честь Каина.
— Аггелы, стало быть, писали, — сказал Смыков многозначительно.
— Они, родимые.
— Ну это вполне объяснимо. Помните, как раньше на калитках писали: «Осторожно, злая собака»? А в доме никого, кроме кота ленивого, нет. Аггелы это предупреждение дали, чтобы посторонних от Будетляндии отгонять. Дескать, дальше не суйтесь, если жить хотите.
— Предупреждение снаружи пишется, а не внутри, — возразил Цыпф. — Да и спорный вопрос, для кого оно оставлено. Для тех, кто сюда идет, или для тех, кто отсюда уходит.
— Что вы хотите сказать? — вскипел Смыков. — Что дальше идти нельзя? Может, жить здесь останемся? Или обратно пойдем, к аггелам в лапы?
На некоторое время установилось тягостное молчание. Люди переминались с ноги на ногу и вопросительно переглядывались.
— Скажи что-нибудь, Зяблик, — попросила Верка. — Ты же там был… какое лично у тебя впечатление осталось?
— Я в общем-то человек маловпечатлительный, — Зяблик выковыривал сажу уже из ушей. — Но от того же старовера Силкина усвоил мысль, что есть такие знамения на земле и небе, от которых нельзя отворачиваться… И эта надпись, в самую масть. Ее человек перед смертью писал. И скорее всего своей кровью.
— С чего вы, братец мой, так решили? — не унимался Смыков.
— Кровь от поноса я пока еще отличить могу… А что касаемо остального… Странная очень надпись. Сначала все буквы ясные, потом похуже, будто бы в спешке писались, а дальше одна мазня сикось-накось… Кроме имени Каина, ничего и не разберешь. Да и жмурик там рядом лежит. Шмотки истлели, а сам высох, как деревяшка. Мумия, одним словом.
— Рога у него есть? — поинтересовался Цыпф.
— Не стал я его трогать. Плохая это примета — мертвецов зря беспокоить… Там дальше этих мумий, как пчел в улье… Есть такие ульи, в которых восковая огневка погуляла. Откроешь крышку, а внутри все паутиной затянуто, и в этой паутине дохлые высохшие пчелы висят.
— Что же нам делать? — голосок Лилечки дрогнул. — Я назад идти не хочу.
— Никто не хочет, — кивнул Зяблик. — Я вас отговаривать и не собираюсь. Не к лицу мне скеса валять, если даже Смыков вперед рвется. Давайте еще раз с судьбой в рулетку сыграем.
— Ну уж нет! — встрепенулся Смыков. — Чтобы потом не искать виновных, давайте лучше поставим вопрос на голосование.
За продолжение похода проголосовали все без исключения, но как-то вяло. Сразу руки подняли только Смыков и Лилечка, чуть погодя Зяблик с Толгаем, а уж в конце — Цыпф и Верка, понявшие, что ничего изменить они уже не смогут.
На всякий случай проглотили по щепотке бдолаха и стали собираться в путь, выслав вперед для разведки Толгая. До наступления очередной лжезари оставалось еще с полчаса.
— И все же в этом что-то есть, — сказала Верка, глядя, как вспышки багрового сияния ползут от горизонта к зениту. — Очень оживляет небо!
— Верно, — буркнул Зяблик. — Как муха покойника. Сейчас глухой купол небосвода был похож на огромный камин, грубые и темные своды которого освещают медленно разгорающийся огонь. В этой атаке света можно было различить три следующих друг за другом волны: передовую, достаточно тусклую и как бы рябоватую; среднюю, багровую, как закат перед бурей; и, наконец, последнюю, самую яркую, отсвечивающую расплавленным золотом.
— Смотрите, — сказала Лилечка. — Толгай бежит. Степняк был еще почти не виден вдали, но длинная и черная тень, изгибаясь, неслась по пустыне впереди него, как сказочная змея. Принудить выросшего в седле Толгая к бегу могли только чрезвычайные обстоятельства.
Все, кто сидел, вскочили и попытались ринуться навстречу степняку, но их остановил голос Зяблика.
— Стоять! Приготовиться!
— К чему приготовиться? — растерянно воскликнул Цыпф.
— К самому худшему приготовиться. Если придется удирать, бросайте все, кроме оружия. А ты, Смыков, береги бдолах.
— Поучи ученого… — Смыков на всякий случай еще раз пощупал надежно спрятанный под рубашкой мешочек.
До них уже доносились крики Толгая:
— Яну! Горит! Земля горит…
Далеко-далеко, на пределе видимости, серая равнина покрылась вдруг россыпью бесчисленных багровых точек, словно разом засияли тысячи волчьих глаз. Каждую секунду их становилось все больше, они сливались между собой в островки, а потом — в единый пылающий поток, неудержимо катящийся вперед.
— Вот это и есть огненный прилив, — медленно произнес Зяблик.
Небо над их головами уже полыхало отраженным светом одевшейся в пламень земли. Пахнуло жаром, словно из сердца пустыни налетел иссушающий самум. Толгай был уже в ста шагах от ватаги, когда едва ли не под ногами у него полыхнуло столбом искр и на серой шкуре бесплодной земли расцвело багровое пятно. Такие же пятна, похожие на воспаленные язвы, возникали повсюду. Невозможно было даже понять, что же это такое: вырвавшаяся на поверхность магма, неизвестно каким образом вдруг раскалившийся шлак или что-то еще.
— Бежим! — крикнул Смыков.
— Поздно! — рявкнул Зяблик, швыряя в люк будетляндского авиалайнера свой рюкзак. — Внутрь надо лезть! Если спасемся, так только там!
Не давая никому времени ни на раздумья, ни на возражения, он первым забрался в самое близкое к земле отверстие и протянул руку Верке, с которой никаких осложнений не возникло. Потруднее пришлось с Лилечкой, пищавшей и отчаянно дрыгавшей ногами. Смыков и Цыпф затратили немало усилий, подавая ее вверх. Спустя несколько минут внутри авиалайнера оказались и мужчины, в том числе Толгай, у которого на сапогах дымились подметки.
Пустыня вокруг напоминала сейчас бивак, покинутый войском, по какой-то причине не ставшим гасить своих костров. И эти бесчисленные костры непрерывно множились, расползаясь вширь и образуя прихотливые пылающие узоры.
— Сейчас вы поймете, как чувствует себя шашлык над мангалом, — прохрипел Зяблик, с которого уже градом катился пот.
— Хочешь сказать, что лично тебе это понять не дано? — с трудом проговорил Цыпф.
— Меня уже поджаривали однажды… До конца жизни впечатлений хватит.
— Вверх надо подниматься! Вверх! — вещал Смыков. — Там воздух свежее! А здесь задохнемся!
Царивший внутри авиалайнера сумрак не могли рассеять даже отблески пламени, игравшие на стенах. Всё пространство салона когда-то занимали ряды кресел, но сейчас в вертикальном положении находились лишь немногие из них, а все остальное представляло собой мешанину из золы, искореженного металла, обуглившегося поролона и донельзя высохших человеческих тел. В дальнем конце салона виднелось некое наклонное сооружение, оказавшееся остатками эскалатора. По нему ватага пробралась на следующую пассажирскую палубу, печальным видом своим мало чем отличавшуюся от предыдущей. Почти все кресла силой удара о землю были сорваны с креплений и сейчас кучей громоздились в передней части салона. Мумифицированные трупы торчали среди них как карикатурно-уродливые манекены.
Обливаясь липким потом, задыхаясь от недостатка кислорода и едва не теряя сознание от все усиливающейся жары, они достигли наконец седьмой, самой верхней палубы. Об этом свидетельствовало отсутствие на ней эскалатора и пылающее небо, видневшееся сквозь трещины в потолке.
