— Ладно, этим вопросом мы попозже займёмся… Аттестовали тебя?
— Да. Я уже полгода лейтенантом хожу. Только не надо пошлых шуточек насчёт отдания чести и всего такого прочего.
— Боже упаси! А со званием я тебя поздравляю. Желаю дослужиться до генерала. — Цимбаларь еле сдержался, чтобы не брякнуть: «Ведь под полковником ты уже была».
Однако Людочка, прекрасно понимавшая все недомолвки своих бывших сослуживцев, произнесла проникновенным голосом:
— Спасибо за добрые пожелания и за то, что оставил их без комментариев. Но учти: с Горемыкиным я поддерживала исключительно официальные отношения. Вот так-то!
— Да у меня и в мыслях ничего подобного не было, — сразу заюлил Цимбаларь. — Ты лучше скажи, как тебе на новом месте служится?
— Не знаю, как и сказать, — она замялась. — Ты, помнится, раньше лингвистикой занимался? Даже стихи мне читал на шумерском языке.
— Было дело, — признался Цимбаларь. — Но прошло.
— Ты случайно не знаешь происхождения слова «чужой»?
— Знаю. Давным-давно, когда Киевской Руси ещё и в помине не было, через земли славян проследовало германское племя готов. Себя они называли «тьюд», то есть люди. И видно, крепко они насолили нашим людям, если с тех пор всех инородцев они стали называть «чудью», «чудинами», «чужаками».
— Вот и я здесь такая же «тьюд», — грустно промолвила Людочка, — никак не могу прижиться.
— Возвращайся к нам, что за дела. Мы тебя с распростёртыми объятиями примем.
— Не так всё просто… Но я, собственно говоря, совсем по другому поводу звоню. Есть один разговор, причём очень серьёзный.
— Я весь внимание.
— По телефону этого не скажешь.
— Тогда давай встретимся, — охотно предложил Цимбаларь. — Я поблизости один ресторанчик знаю. Итальянская кухня. Пальчики оближешь.
— Нет-нет! Никаких ресторанчиков. Разговор такого рода, что нам лучше держаться от людей подальше.
— А если в кино, как в прежние времена? Сейчас крутят такие фильмы, что больше дюжины зрителей на них не собирается.
— Не подходит, — опять возразила она. — Во-первых, я хочу показать тебе кое-какие документы. Во-вторых, в кинотеатре ты обязательно залезешь мне под юбку. Знаю я тебя.
— Обижаешь, Людочка… А парк культуры и отдыха тебя устроит?
— Сегодня же праздник. Везде полно народа.
— Ну тогда не знаю… Назначай место сама.
— Я, кажется, придумала. Есть такое место, где нынче никого не будет. Или почти никого. Приезжай на Востряковское кладбище. Через час я буду ждать тебя у могилы Донцова. Помнишь, где она?
— Ещё бы! Я, считай, сам туда гроб опускал. Через час буду. Хотя место ты, конечно, выбрала странное.
— Наоборот, самое подходящее. Потом ты в этом сам убедишься. До встречи. — Людочка положила трубку.
Посидев с минуту в молчании, Цимбаларь спросил у Кондакова:
— Если стрелку забивают на кладбище, что это может означать? С позиций, так сказать, диалектического материализма.
— Диалектический материализм подобные проблемы игнорирует, — с важным видом произнёс Кондаков, когда-то возглавлявший группу политподготовки. — А с позиций нынешнего житья-бытья могу сказать следующее: это смотря кто тебе стрелку забил. Если урки, значит, тебя собираются замочить вглухую, и на кладбище уже подготовлена могилка. Если девица, значит, для экстремальных сексуальных утех. Есть такие любительницы нетрадиционной эротики. Подавай им лифты, церковные алтари, музеи изящного искусства, зоопарки, вокзальные туалеты, морги. А иначе нет оргазма.
— Тебе, Пётр Фомич, пора бы о вечном подумать, а ты всё о девицах, эротике да оргазмах, — упрекнул Кондакова Цимбаларь. — До добра это не доведёт.
— Рано ты меня, Сашок, со счетов сбрасываешь, — гордо ответил ветеран карающих органов. — Если я покинул ристалище большого секса, это ещё не значит, что я не могу дать кому-нибудь добрый совет.
На том они и расстались.
Кладбища, особенно православные, всегда производили на Цимбаларя двойственное впечатление.
С одной стороны, сама атмосфера погоста, где нашли свой вечный приют и те, кто ещё совсем недавно полагал себя солью земли, и те, кто считался её сором, навевала мысль о бренности всех человеческих потуг и помыслов. Хотелось прилечь где-нибудь в сторонке, между многопудовым мраморным надгробием и деревянным покосившимся крестом, отбросить все будничные заботы и отдаться созерцанию бездонного неба, одинаково равнодушного и к роду людскому, и к тем неизвестным пока существам, которые обязательно сменят нас на этой забытой богом планете.
С другой стороны, вид великого множества каменных, бронзовых, цементных и фанерных монументов порождал острое осознание сиюминутности бытия и побуждал к деятельности, способной оставить в памяти потомков хоть какой-нибудь след — сына, фруктовый сад, прекрасное здание, сожжённый храм, людскую молву, баснословные долги, научное открытие, спортивное достижение, жуткое преступление, афоризм, рецепт изысканного блюда или строчку в Книге рекордов Гиннесса.
И поскольку эти противоречивые чувства всегда вступали между собой в конфликт, Цимбаларю не оставалось ничего другого, как напиваться вдребезги после каждого посещения кладбища. Свет в такие ночи он не гасил, дабы, проснувшись некстати, не ощутить себя заживо погребённым.
Со времён его последнего визита сюда кладбище разрослось чуть ли не вдвое, и даже сейчас, праздничным вечером, невдалеке урчал экскаватор, заготавливая впрок могильные ямы. Похороны, назначенные на сегодня, уже завершились, о чём свидетельствовали выстроившиеся в ряд груды свежих венков.
Людочка появилась почти одновременно с Цимбаларем, только с противоположной стороны — наверное, приехала на маршрутке из другого района. Если она и изменилась внешне, то исключительно в лучшую сторону, и её воистину ангельская красота странным образом гармонировала с этим скорбным местом.
Случись их встреча где-нибудь в парке или ресторане, со стороны Цимбаларя немедленно началась бы типичная мужская агрессия: сомнительные комплименты, дружеские объятия, бесцеремонное похлопывание по разным частям тела — но здесь даже невинное рукопожатие казалось чуть ли не святотатством, а заранее приготовленные восторженные слова просто застряли в горле. Да, Кондаков грешил против истины, расписывая кладбища как арену незабываемых любовных утех.
Сдержанно поздоровавшись, они остановились возле неброской, но, по здешним меркам, вполне приличной могилы. Людочка положила на гранитную плиту букет тюльпанов, а Цимбаларь — несколько сигарет.
— Разве Донцов курил? — удивилась она.
— Курил, пока не заболел. Когда кровь горлом идёт, особо не покуришь.
— Как всё здесь чисто, прибрано… Песочек свежий, оградка покрашена. Кто-то за могилой ухаживает. А ведь у него, кажется, ни жены, ни родственников не было. Только не говори, что это сослуживцы постарались.
— Зачем зря стараться, если и так всё в порядке, — буркнул Цимбаларь. — Есть слушок, что он сам за своей могилкой присматривает.
— Ты что, шутишь?
— Какие тут могут быть шутки… — Цимбаларь зябко передёрнул плечами. — Очень уж странной смертью он умер. На теле ни единой царапинки. Да и организм, как сказал эксперт, мог бы ещё с год
