показав на шахматную доску, спросила:
– Хотите доиграть партию?
Я улыбнулся и покачал головой. У белых не было никаких шансов.
Она кивнула официанту, чтобы убрал фигуры, и пригласила меня пересесть к ней за столик.
– Сеньор – иностранец, – констатировала она. – Скорее всего, он здесь впервые.
– Совершенно верно. Но разве это так заметно?
– О да. Вы были удивлены, увидев, что шахматные столешницы действительно предназначены для игры.
Интересно, как и когда ей удалось заметить это. Я пожал плечами.
– Да, вы правы, – признался я.
– Вам придется еще встретиться с этим здесь, в Вадосе, да и по всей стране. Можно сказать, шахматы стали у нас таким же национальным увлечением, как и у русских.
Она вспомнила про свою сигарету, затянулась и стряхнула пепел.
– Наш президент, конечно, мечтает в один прекрасный день открыть в Вадосе второго Капабланку. Поэтому все мы с раннего детства играем в шахматы.
– А сам Вадос тоже шахматист? – спросил я, чтобы как-то поддержать разговор.
– О да, разумеется.
Мой вопрос, видимо, удивил ее.
– Говорят, он прекрасно играет. А вы?
– Я шахматист весьма посредственный.
– Тогда сеньор, если он останется здесь, должен оказать мне честь и сыграть со мной партию. Позвольте узнать ваше имя?
Я представился.
– Хаклют, – задумчиво повторила она. – Знакомое имя. Меня зовут Мария Посадор.
После того как мы обменялись общими, ни к чему не обязывающими фразами, мне показалось удобным спросить ее, что произошло на площади в момент моего приезда.
Она улыбнулась.
– Это одна из составляющих нашей жизни здесь, в Вадосе, сеньор Хаклют. Обычное явление.
– Правда? А мне казалось, что у вас нет проблем подобного рода…
Она опять улыбнулась, обнажив красивые, безукоризненной формы зубы.
– Вы меня неправильно поняли. Привлечение такого большого числа полицейских – дело действительно редкое. Но… возможно, сеньору приходилось бывать в Лондоне?
– Нет, никогда.
– Тогда вы, вероятно, слышали, что в Лондоне есть место, называемое «уголком ораторов»?
До меня наконец дошло.
– А, вы имеете в виду «уголок» Гайд-Парка? Вы хотите сказать, что нечто подобное есть у вас на Пласа-дель-Сур?
– Совершенно верно. Только у нас при нашем темпераменте дискуссии приобретают больший накал, чем у флегматичных англичан.
Она рассмеялась. Смех ее был каким-то очень сочным, так что я вдруг подумал о спелых яблоках.
– Ежедневно в полдень здесь собираются несколько десятков человек, которые чувствуют в себе призвание проповедовать что-либо или клеймить неприглядные явления нашей действительности. Порой страсти разгораются. Вспыхивают дискуссии.
– А что послужило причиной сегодняшних волнений?
Грациозным движением кисти она прикрыла лицо, словно опустила на глаза вуаль.
– О, причины тут могут быть самые разные. Скорее всего разногласия религиозного характера. Я, право, не интересовалась…
Она ясно дала понять, что не хочет больше говорить на эту тему. Я уступил ее желанию и перевел разговор в несколько иное русло.
– Мне любопытно было узнать, что у вас здесь есть «уголок ораторов». Это тоже одно из нововведений вашего президента?
– Возможно. Но скорее всего, как и многие другие выдающиеся идеи президента, и эта принадлежит Диасу.
Имя Диаса мне ничего не говорило, но моя собеседница продолжала, не обращая внимания на то, что я не все понимаю.
– Безусловно, это полезное начинание. Что может быть лучше открытой трибуны, с которой говорится о делах и проблемах, по поводу которых люди выражают свое неудовольствие?
– А кто такой Диас? – не выдержал я. – И почему идея исходит от него? Я думал, что Вадос здесь – бог и царь.
– Ну, это не совсем так, – резко возразила она.
Мне показалось, что я невольно задел за больное.
– Без кабинета министров Вадос не стал бы тем, кем является, а без Диаса – в первую очередь. Диас – министр внутренних дел. Естественно, он менее известен, чем Вадос. Кроме того, за пределами Агуасуля Вадоса знают еще и потому, что его именем названа столица. Но ведь общеизвестно, что даже самый могущественный правитель зависит от того, насколько сильны его сторонники.
Я не мог с ней не согласиться.
Сеньора Посадор – на руке у нее поблескивало обручальное кольцо – взглянула на свои миниатюрные золотые часики.
– Благодарю вас, сеньор Хаклют. Беседа с вами доставила мне удовольствие. Вы остановились в этом отеле?
Я утвердительно кивнул.
– Тогда мы еще встретимся здесь и, возможно, сыграем партию в шахматы. А сейчас мне, к сожалению, уже пора. До свидания.
Я быстро поднялся. Она протянула мне руку и, обворожительно улыбнувшись, покинула зал.
Я снова сел и заказал виски. Во всей этой истории меня серьезно занимали два момента. Во- первых, обручальное кольцо на руке моей собеседницы, во-вторых, то досадное обстоятельство, что хотя сеньора Посадор явно знала, что произошло на площади, мне так и не удалось этого выяснить.
На следующее утро я просмотрел газеты. Моего испанского на это почти хватало, правда, о значении каждого пятого слова я мог только догадываться.
В Вадосе были две ежедневные влиятельные газеты: правительственная «Либертад» и независимая «Тьемпо». «Либертад» посвятила вчерашнему событию строк двадцать. Сообщалось, что произведены аресты и некий Хуан Тесоль должен предстать сегодня перед судом по обвинению в нарушении общественного порядка. «Тьемпо» отвела тому же событию передовицу. Не без труда я понял из нее, что Тесоль вовсе не злостный хулиган; речь в основном шла о каком-то Марио Герреро, который подстрекал своих сообщников не только стащить Тесоля с трибуны и свернуть ему шею, но и трибуну разнести в щепы.
Резкий, нетерпимый тон статей обнаруживал скорее политическую, чем религиозную, подоплеку, на которую сослалась сеньора Посадор. Комментаторы в обоих случаях, очевидно, исходили из того, что читателям хорошо известна закулисная сторона событий, а для постороннего человека эта информация была полна недомолвок. Упоминались две партии – гражданская и народная, – которых соответственно и представляли Герреро и Тесоль. И, если верить «Тьемпо», первая состояла исключительно из монстров. Вот, пожалуй, и все, что можно было почерпнуть из газетных сообщений.
До приезда сюда я считал, что Агуасуль в отличие от других латиноамериканских стран избавлен от внутренних противоречий. Как видно, я заблуждался. Но вопросы внутренней политики этой страны меня не волновали. Я закончил завтрак и подумал, что пора приступать к работе.
