огонек и если естественное свечение стен его дома было другим, ему приходилось идти на белую улицу, подзывать свистом к себе огонек и, засунув его в сумку, нести домой. Но сейчас ему было не до того: он должен был найти себе товарища-плакальщика.
В отличие от Историков, которые в это время в большинстве своем мысленно находились в далеком прошлом, остальные жители города одевались обычно в одежду того же цвета, какою в данный момент была их улица. Можно было подумать, что без этого они не могли узнать своих соседей и друзей.
Прохаживаясь по чужим улицам, люди обменивались приветствиями со встречными, одетыми так же, как они. Но к тем, на ком были траурные одежды, никто не обращался, и прохожие, которых Креоан останавливал, отвечали ему лишь недовольными гримасами или вообще не обращали на него никакого внимания.
Он вышел на незнакомую улицу и остановился возле дома, на котором висело объявление о том, что здесь живут поэты и каллиграфы и за небольшую плату пишут белые стихи на любую тему на яндийском, фрагиальском и клеофинском языках. На крыльце Креоан увидел юношу и женщину, причем юноша был поглощен странным занятием: он пощипывал пухлые бледные плечи женщины, которая была явно старше его. Срывающимся от волнения голосом Креоан спросил, сколько будет стоить впечатляющая, могучая баллада о конце мира.
Юноша на мгновение оторвался от своего занятия.
— Это устаревшая тема, — неохотно ответил он. — Менестрель Скранд разработал ее пять тысяч лет назад. А кому сейчас нужны произведения Скранда?
Женщина недовольно посмотрела на Креоана и подставила к губам поэта мочку левого уха.
На пустом участке, где недавно умер дом, а земля еще не была готова принять новые семена, женщина создавала фигуры из цветного дыма. За ней внимательно следили трое маленьких детей. Креоан поздоровался с женщиной и спросил, не может ли она нарисовать дымом картину, которая будет видна в любом уголке города. Картина должна быть такая: пламя и темные клубы дыма, в которых тонет наша планета. Женщина ничего не ответила, и ему даже показалось, что она просто не обратила внимания на его слова. Когда же он нерешительно коснулся ее руки, она подняла голову, улыбнулась ему и, откинув пряди темных волос, показала, что у нее нет ушей и что она должна видеть его — лишь тогда она может понять, что он говорит.
Потрясенный, он пошел дальше и вышел в конце концов на берег моря, так и не встретив того, кто ему был необходим. Широкая дорога шла вдоль берега до самого горизонта и терялась из виду. Волны спокойно набегали на берег, оставляя на песке в сиянии зеленого и белого света крабов и моллюсков. В ответ на это над берегом кружилось несколько белых и зеленых огоньков, но сама дорога была темно- бордовая, а белых и зеленых огоньков было так мало, что они все вместе не могли затмить звезды.
Итак, можно было подвести итоги. Во всем городе не нашлось никого, кто мог бы понять, ужаснуться или хотя бы просто огорчиться известием о грядущей катастрофе.
Идти дальше было бессмысленно. Однако вернуться домой и провести весь вечер, а потом бесконечную бессонную ночь в пустой комнате один на один с мыслью о том, что Земля, его любимая прекрасная Земля, погибнет в адском пламени, Креоан не мог. Лучше остаться здесь, на этом пустынном берегу, под небом, усеянным бесчисленными звездами, среди которых одна — всего лишь одна! — таит в себе опасность для человеческого рода.
Креоан огляделся по сторонам и увидел странный дом — фантастически разросшийся, с несколькими стволами и ответвлениями. Такой дом не мог быть обычным жилищем, принадлежащим пусть даже большой, состоящей из нескольких поколений семье. Скорее всего это было какое-то учреждение, а, судя по яркости и причудливости переплетенных растений, образовывавших дверь и навес над ней, дом вполне мог оказаться таверной или чем-нибудь другим в этом же роде.
Креоан подошел поближе и увидел, что не ошибся: это, действительно, была таверна, причем довольно большая, если сравнивать с теми, в которых он бывал иногда с Моличантом.
Это была удача, что у него на пути оказалась таверна, — ему самому ни за что бы не пришло сейчас в голову, что можно пойти в какое-нибудь подобное заведение, посидеть за столиком и убить несколько часов теперь уже ненужного времени; а может быть, даже — чем чет не шутит! — именно там он и найдет того, кто ему так необходим? Он понимал, надеяться на это смешно и глупо, но так ему было легче…
Он вошел в распахнувшуюся перед ним дверь, прошел через мерцающий коридор и оказался в круглом зале с множеством дверей, ведущих, судя по всему, в отдельные кабинеты.
Из некоторых комнат, располагавшихся по кругу, доносились голоса и смех, однако никого не было видно. В центральном зале, когда Креоан туда вошел, сидела в полном одиночестве женщина, крупная, в темном одеянии, уставившаяся в потолок невидящими глазами. Поначалу он не обратил на нее никакого внимания, решая, какой из напитков ему выбрать, но, пока он думал, женщина подошла к стойке, наклонилась и прильнула губами к отверстию на механическом официанте, как младенец к материнской груди.
По спине Креоана пробежал холодок. Он повернулся и удивленно взглянул на нее. Черный хитон — ее единственное одеяние — поза, которую она приняла, когда начала сосать, объяснили ему всё в мгновение ока. Она была Историком, увлекавшимся периодом Великих Геринтов, и то, что она глотала, могло быть только…
В ужасе он смотрел, как ее тяжелое тело поднимается и опускается в такт глоткам, заставляя хитон то натягиваться, то свободно спадать. Это было в обычаях Геринтов — они презирали украшения. И когда кто-нибудь из их последователей-подражателей достигал этой стадии, лучше было находиться где-нибудь подальше.
Креоан двинулся к выходу, ступая мягко, как кошка, но женщина вдруг перестала сосать, перевела на него взгляд и неожиданно вытянула свою толстую руку, преградив ему путь. Беспомощный, не на шутку напуганный, он остановился и замер.
— Ты скорбишь? — спросила она низким голосом, внимательно изучая его внешность. — Негоже скорбеть в таверне. Это не принято.
Ее, замедленная речь подтвердила худшие опасения Креоана. Она пришла сюда, желая попробовать в конце концов «девичью кровь Геринтов». Официант — а это входило в его обязанности — предоставил ей то, что она просила, и теперь со-жизнь, должно быть, нашептывала ей эти шипящие слова. Трижды в году Геринты поглощали этот напиток в хранилищах Правильного Мышления, поскольку в их времена со-жизнь могла быть сохранена только в человеческом окружении. Для современного же человека и одного раза было слишком много.
— Дай мне яду, — приказал Креоан официанту. — В кувшине. Он ненавидел себя за то, что собирался сделать, но разве он был в этом виноват? Так же, как однажды он чуть не возненавидел Моличанта, когда тот принес ему ужасную новость, но виноват-то был вовсе не Моличант. В данном же случае, если кого-то и надо было обвинять, то только самих Геринтов, но они находились уже вне пределов досягаемости.
Ледяная жидкость, сияющая черными бликами, полилась из крана. Прежде чем сосуд наполнился на четверть, женщина заговорила вновь.
— О ком ты скорбишь? Или твоя скорбь — обман?
— Я скорблю о Земле, — сказал Креоан, краем глаза следя за уровнем жидкости в кувшине. И тут же понял, что совершил ошибку. Со-жизнь, вошедшая в мозг женщины, была беспощадна — поэтому Геринты и исчезли.
— Земля не живая и не может умереть, — заявила женщина. — Земля все еще существует, поэтому нельзя скорбеть о ней. Ты, очевидно, не способен логически рассуждать либо просто лжец. В любом случае мой долг — избавить от тебя общество!
Именно так рассуждали Геринты, и это тоже было причиной, почему они исчезли.
Что-то бормоча себе под нос, женщина поднялась и схватила пустой кувшин со стойки, собираясь ударить им Креоана по голове. Но не успела — Креоан резким движением плеснул яд из своего кувшина ей в лицо. Одна капля попала на его собственную руку, и большой палец сразу же заныл и онемел. Женщина же с возгласом удивления опустилась на пол и замерла.
С ней было покончено, но со-жизнь, разделявшая с ней ее мозг, была еще жива и, собираясь
