комсомолец, а очень может быть — и коммунист через небольшой срок…
— Октябренок, — подсказал сидящий сбоку.
— И октябренок… Тьфу! Вы легкомысленны, Никодим Сергеевич, вы не правы… Да вы пейте кофе, молодой человек!
К чести Вани следует сказать, что как ни был он наивен, как ни мало понимал происходящее, а никакая сила не заставила бы Ваню глотнуть дивно пахнущего кофе, положить в рот аппетитно отсвечивающий ломтик рыбы.
— И все же я хотел бы, чтобы Алексей Николаевич сами решили, так ли нужно все это затевать… Не я и даже не вы, Тит Карпович, при всем уважении!
— Ну неужели Алексей Николаевич будут в протестации! Не так много людишек вламывалось сюда! Не правда ли? Или я ошибаюсь?
Теперь мундироносный изгибался под другим углом, в направлении сидящего на диване, и его изгиб сделался куда подобострастнее.
Алексей Николаевич усмехнулся, разразился потоком иностранной речи. Даже Ваня уловил промелькнувшее в потоке слов «мерси» и догадался, что сказали по-французски.
Лицо мундирного скривилось; махая рукой, он пытался отвечать на том же языке, но видно было, что дается это ему с трудом. Никодим Сергеич усмехался, а потом поманил Ваню рукой.
— Что, все уже стало понятно? — участливо спросил Никодим Сергеевич.
— Не-а… — честно ответил Ванюша.
— Так вот, понятно тебе или нет, а давай чеши отсюда побыстрее. Это ты усвоил, малый?
— Ага! Спасибо!
И Ваня вышел, повинуясь этой уверенной руке, вышел в коридор — прозаический, обыкновенный, в котором аромат кофе сразу же перебился запахом пыли, химикалиев и еще какой-то обычной в аудиториях затхлости.
Придя в себя, Ваня сразу же и немедленно помчался в сторону лестничного пролета. Чашку из невесомого фарфора он так и держал в руке и потом не мог никак вспомнить, в какой именно момент она бесследно исчезла, словно ее никогда не было.
В некоторых отношениях оказался Ванюша умен и в своей группе ничего не говорил. Мол, проверил он этаж, и все в порядке… А что принял водки на грудь больше, чем выпивал обычно, и тем самым вызвал добродушные насмешки — что ж с того?!
В некоторых отношениях оказался Ванюша глуповат — на следующий же день побежал в большое серое здание, в КГБ, и рассказал там внимательному дяденьке с пронзительными глазами, кого видел в здании института и при каких обстоятельствах. Дяденька задал очень много вопросов, и даже Ваня понял, что его ловят на противоречиях. Но противоречий в рассказе Вани не было, потому что он ничего не соврал, а как раз старался рассказывать все как можно более точно.
Кроме того, в этот день Ваня оказался в заведении, где ему кололи иголкой сгиб локтя, вводили какую-то сыворотку под кожу, задавали раз по тридцать одни и те же вопросы про пьющего дядюшку и про то, не падал ли он с крыльца вниз головой. А он не падал, и он так и сказал тетеньке, которая его допра… в смысле, расспрашивала.
Потом с Ванечки взяли подписку, что он не будет разглашать ни своего приключения, ни всего, о чем беседовали с ним в большом сером здании, и намекнули, что, может быть, он раскрыл заговор шпионов и тайный притон китайских и американских агентов и что об этом — молчок, а уж они всем, чем надо, займутся.
Ванечка оказался человеком, который умеет делать выводы, и больше не совался никуда.
В большинстве же отношений оказался Ванюша Иванов самым обычным человеком — не очень умным и не очень глупым. В надлежащий срок закончил он институт, уехал к себе в село, где тоже жил просто и разумно: быстро женился, завел двоих детей и хозяйство — частью крестьянское, построенное на обработке земли, а частью охотничье, промысловое, в котором главное — уметь добывать то, что растет или бегает само собой в тайге.
Наверное, его случай можно было бы отнести на счет пьющего дядюшки, неумеренного употребления водки им самим, наследственного отягощения и так далее. Все можно, если бы не одно обстоятельство… Дело в том, что корпус сельскохозяйственного института, выходящий на Мира (Воскресенскую), — это бывший жилой дом Николая Гадалова, богатейшего из красноярских купцов.
В 1920-е годы перебывало в нем выше крыши разных советских учреждений, все и не перечислить, а с 1935 года расположился сельхозинститут.
Между прочим, Ванюша и понятия не имел, что в этом доме хоть что-то и когда-то находилось, кроме сельхозинститута. Он искренне считал, что дом и построили специально для института, примерно как и корпус технологического института, расположенный от него всего в квартале. Но вот ведь дела! Для технологического-то института и правда построили отдельный корпус, занявший целый квартал, но к сельскохозяйственному это не имеет ни малейшего отношения.
И более того… В этом огромном здании, где жила и большая семья, и многочисленная прислуга, у каждого были как бы свои излюбленные места. Например, один из сыновей Николая Гавриловича, Алексей Николаевич, сделал себе кабинет для общения с узким кругом друзей, компаньонов и знакомых. Сделал как раз в той аудитории, в которую неосторожно вошел Ваня. Сам же Ваня ничего об этом не знал тогда и никогда не узнал впоследствии. Я его не стал просвещать, и не знаю, кто бы взялся еще.
Но, во всяком случае, я после этого рассказа лучше понимаю вахтеров, которые не любят уходить далеко от дверей и хорошо освещенных привходовых частей, углубляться в недра старинного здания. Что они видят и слышат, я не знаю. Я даже не исключаю, что они не видят и не слышат решительно ничего, что это просто интуиция подсказывает им — где их место, а куда ходить не стоит. Но, во всяком случае, я их теперь, кажется, хорошо понимаю.
И еще я теперь верю в рассказы некоторых студентов. В то, что иногда в аудитории, где читали лекции по истории КПСС, раздавался странный звук, больше всего напоминавший сдавленное хихиканье. Могу себе представить, как забавлялись Гадаловы, их друзья, родственники и компаньоны, даже их случайные знакомые, слушая официальные советские бредни.
ГЛАВА 4
ДУША ДЕРЕВЬЕВ
Недавно я пообщался со своим старым знакомым, Сережей Орловским. Отцом Сергея был профессор Николай Васильевич Орловский, известнейший ученый-почвовед. Человек еще из той, довоенной профессуры, он был лично знаком и с Николаем Вавиловым, с Д.Н.Пряничниковым, А.Г.Дояренковым… словом, со многими знаменитыми учеными.
