субботу и ни в воскресенье, и мальчишки все более четко понимали — непонятное создание является именно к ним.
Рассказать папе и маме? Но они вроде бы и так знали все. С их точки зрения, повадился стучаться в дом какой-то бич, бродяга, в надежде, что ему откроют и он сможет ввалиться в квартиру. Вот как к Кокоревым недавно ввалился такой, разлегся на полу и лежал часа два, вымогал денег или водки, пока его не вытащили втроем и не надавали пинков. А может, повадился какой-то местный сумасшедший, и главное — его не впускать. Папа вовсе не считал, что ситуация без него так уж и неразрешима, и тем более не видел необходимости спасать от чего-то сыновей.
Сказать ему, что этот… на лестнице, не дышит? Сказать можно, но ведь папа не поверит, Петька сам себе не поверил бы, не будь рожа такая страшная. А то ведь и правда — не дышит…
Родители, впрочем, поглядывали на сыновей подозрительно, потому что чего-то Петька и Вовка бродили вялые, унылые, не оглашали дом дикими криками, не играли в буйные игры… словом, не ходили на головах, по словам мамы.
А мальчишки даже во дворе как-то оставались со своей проблемой; плохо получалось забыть, не принимать происходящее.
— Слушай, а если он так вот… исчезает, появляется, и все. Может, он не только на площадке, может, он и в квартире может появиться? Что мы тогда делать будем?
Но этот вопрос волновал уже и Петьку, и оба ждали понедельника со все возрастающим ужасом.
В понедельник мальчики торопились домой: хотелось быть при свете дома, чтобы не идти через подъезд впотьмах, когда в углах уже скопилась темнота. Оба помнили, какие слова могут помочь опять прийти «соседу снизу», и всячески их избегали. Вообще-то, больше всего это было похоже на классическую восточную притчу: «Если хочешь исцелиться, думай о чем угодно. Думай о слонах, горах, пустынях, верблюдах, барханах, караванах, джейранах… Только не думай, ни в коем случае не думай про старую обезьяну! Про старую обезьяну с красными, противными глазами. С облезлым хвостом, с желтыми, противными зубами! Ты понял? Можешь думать о чем угодно: о слонах, о горах, о пустынях, о верблюдах, о барханах, караванах, джейранах… Только ни в коем случае не думай о старой обезьяне! Не думай, какой у нее длинный, противный, жилистый хвост! Какие у нее желтые зубы, какие у нее красные, гадкие глаза! Ты не исцелишься, если ты будешь думать про такую обезьяну, если ты будешь представлять, как она вертит хвостом, крутит задом, скрипит своими желтыми зубами!
Ты понял? Твое исцеление — в твоих руках! Если ты будешь думать про обезьяну — ты погиб!».
И надо быть по меньшей мере сверхчеловеком, чтобы не думать про старую обезьяну.
Петька и Вовка были вовсе не сверхмальчиками, а самыми обычными детьми, и не позже половины восьмого у Вовки вырвался первый «черт!». Остальное, думаю, понятно — тварь, конечно же, торчала под дверьми. Никаких попыток оказаться внутри дома она пока что не предпринимала, но это ведь вот именно — пока что…
В эту ночь Вовка и Петька залезли в одну кровать, чтобы под одеялом обсудить ситуацию.
— Не удержимся… — уныло признавали оба.
— А знаешь, к кому надо? — заявил наконец Петька. — К божественной бабушке надо… К ней вот завтра и пойдем.
— А ты даже как ее зовут и то не знаешь…
— Узнаем…
Божественная бабушка жила в соседнем подъезде, и мальчики знали про нее по рассказам старших: мол, умеет заговаривать младенцев, гадает на картах…
Вообще-то, божественные старушки — это чисто сибирское явление, и о нем стоит рассказать подробнее. Возникло это явление, во-первых, потому, что далеко не во всех деревнях были церкви и были священники. В Европейской России белокаменные храмы видны абсолютно везде; храм — это заметнейшая часть пейзажа. Все время чувствуешь, что находишься в христианской стране. В Сибири, где расстояния огромны, а население редкое, можно было ехать верст сто до ближайшей церкви. И уже поэтому люди в Сибири были не особенно ревностными прихожанами…
Во-вторых, в Сибири очень уж тесно общались с шаманами… И для очень многих стало как-то и непонятно, чем священник отличается от шамана, да и не особенно важно. Главное, чтобы человек был носителем силы… А какой силы и от кого она — это и непонятно, и неважно.
Божественными бабушками чаще всего были сельские ворожеи, знахарки, умевшие собирать травы, делать травяные сборы, лечить. Они предсказывали судьбу, гадали, привораживали парней и девушек, и в Европейской России их рассматривали бы скорее как колдуний. А в Сибири некоторые из них начинали вытеснять священников: они не только принимали, но и крестили младенцев, венчали, лихо обводя молодых вокруг деревьев и кустов, исповедовали и причащали. И уж, конечно, именно к божественной бабушке надо было идти, столкнувшись с нечистой силой.
Вот такая божественная бабушка и обитала в этом же доме, и к ней мальчики отправились на другой день…
У божественной бабушки в той же школе училась внучка, довольно противная третьеклассница Верка. Мальчишки не были оригинальны в своем предубеждении против девчонок, а Верка и вправду проявляла себя не очень симпатичной девочкой, писклявой и вредной.
Я умиляюсь Вовке, который целый день таскал ей конфеты, чтобы узнать имя-отчество Веркиной бабушки. Но он таскал и имя-отчество узнал: звали ее Лукерья Тимофеевна.
Тут надо сказать, что и божественная бабушка, насколько могли судить мальчики, ничем особенным не выделялась. Так, долговязая старуха в темной шали и с тонкими, поджатыми губами. Идти к ней было страшновато, но пошли прямо из школы: в какой-то степени для того, чтобы не трусить лишнее время… так прыгают в холодную воду — зажмурившись и сразу… Бултых!
Лукерья Тимофеевна как раз поднималась по лестнице с авоськой… Повезло!
— Лукерья Тимофеевна… А давайте, мы вам поможем!
— А мне не надо помогать… Я не такая старая пока.
— Лукерья Тимофеевна… Мы вот думали, мы вам поможем, а вы нам тоже поможете!
— В чем помогать-то? Я металлолом собирать не умею…
При всем ехидстве старухиных интонаций, в голосе ее прозвучало и любопытство.
— Тут такая проблема… — вздохнув, опустил голову Петька. — Сразу и не расскажешь…
— Ну, проходите…
В квартире было страшновато: лампочка то ли слабая, ватт в сорок, то ли светит вполсилы. По углам сгущаются тени, висят тряпки, от движения людей они колышутся, и тени начинают как будто бродить, сгущаться, словно затаиваются по углам, между шкапами. Братья были маловаты, чтобы понять, что делается это специально, как раз вот для таких, как они.
А кроме того, слишком уж были братья счастливы, что все-таки попали к тому, кому можно рассказать проблему. А что именно Лукерье Тимофеевне можно, они как-то и не сомневались: кто тут божественная старушка?
Лукерья Тимофеевна слушала, подперев щеку рукой, вздыхала, думала.
— Ну, давайте посмотрим, — тихо уронила она. Вздыхая, тихонько кряхтя, доставала Лукерья Тимофеевна из шкапа какую-то чашку. Смотрела, неодобрительно качала головой, доставала другую, смотрела… На четвертой чашке Лукерья Тимофеевна остановилась; наступила очередь каких-то не очень понятных веществ, связок трав, которые она вытаскивала из коробочек, ящичков, отделений шкапа и все внимательнейшим образом обнюхивала, осматривала, порой даже брала в рот. Светила лампочка под потолком красноватым нездешним оттенком, падал свет из коридора — такой же непрочный, красноватый, и на стены, на потолок, на старинные шкапы и шкапчики ложились тени все причудливей. Не дыша, смотрели братья на старуху, перемещавшуюся, сопя и отдуваясь, по тесной, заставленной мебелью кухоньке. Что в этих перемещениях, сопениях, глубокомысленных качаниях головой было необходимо, а что служило фоном волшебства — они же не знали…
Наконец божественная бабушка поставила чашку на стол, стала что-то кидать в нее, бормотать. Потом братья уверяли, что хотя чашка с холодной водой так и стояла на столе, от воды начал подниматься
