– Напрасно ты так. Каждый идет своей дорогой, моя ничуть не лучше и не хуже твоей. Ты ведь нашел ксилограмму, а мог бы пройти мимо и не заметить. Не комплексуй. Кстати, я, кажется, нащупал ключ…
– Вот как? – Георгий удивленно поднял брови. Ревность пополам с почти непристойной радостью вновь вонзила толстую иглу в кожу, точно нерадивая медсестра. – Я предполагал, что наткнулся на жизнеописание Будды: монастырь, который мы раскапывали, был построен в честь сакьямуни. Я был прав?
Игорь Иванович с сомнением покачал головой:
– Вряд ли. То, что я успел разобрать, не похоже на священный текст. Скорее это напоминает… гм… судебный отчет.
– Судебный отчет?
– Да. Буддистского монаха обвиняют в совершении убийства.
Некоторое время Гоги молчал, стараясь переварить информацию. Потом осторожно спросил:
– Ты не ошибся?
Колесников пожал плечами:
– Всякое может быть… Однако – нет, не думаю. Текст достаточно полон, в нем много подробностей, которые не могли возникнуть случайно. Ты сам говорил, что ваши эксперты относят находку к эпохе Лангдармы. Тебе известно, что его убили во время празднований Нового года?
– Об этом каждый школьник знает.
Игорь Иванович улыбнулся:
– Отстал ты от жизни, Гоги. Сейчас половина из них не знает, кто такой Юрий Гагарин: то ли футболист из «Манчестер Юнайтед», то ли сорт пива.
Георгий сосредоточенно пожевал губами:
– Лангдарма… Значит, эта легенда имеет под собой реальную основу. И монаха обвиняют ни много ни мало в его смерти… – Он запнулся и вдруг спросил: – В документе упоминается его возраст?
Колесников на секунду задумался:
– Ну, если допустить, что к тому времени в Лхассе был уже утвержден лунный китайский календарь (а этого мы точно не знаем), то можно предположить, что монаху было около двадцати лет… Плюс-минус два года. А почему ты спрашиваешь?
Гоги поморщился, будто досадуя на самого себя.
– Да ну, бред.
– Какой бред?
– Натуральный. Мы не успели акклиматизироваться, привыкнуть к высокогорью, плюс жара днем, плюс отвратительная жратва… Короче, однажды я словно потерял сознание…
– Почему ты говоришь «словно»?
– Как тебе объяснить… Слишком реальным было видение, понимаешь? До отвращения реальным – будто я взял и переместился из своего времени на пару тысяч лет назад. Я увидел деревню на склоне горы и монаха.
– Того самого монаха? – уточнил Колесников. – О котором говорится в тексте?
Георгий слегка смутился:
– Ну, может, не конкретно того самого. Но – монаха. Или послушника: ему было не больше восемнадцати. Бритый наголо, но лицо приятное, даже красивое.. Одет во что-то длинное, вроде хламиды, стоптанные сандалии на ногах, котомка за спиной, посох…
– Что было дальше? – нетерпеливо спросил Игорь Иванович.
– Он постучался в какой-то дом – по всему видно, богатый. Наверное, хотел попросить подаяние. А хозяин спустил на него собак. Здоровенных собак, вроде средназиатских овчарок, но крупнее. Я испугался. – Гоги содрогнулся, будто от холода. – Страх какой-то непонятный, ирреальный… Воздух загустел, мне даже показалось, запахло серой. Потом я отключился. Пришел в себя уже в палатке: Настенька, сердобольная душа, чуть не сожгла мне нос нашатырем.
Он подозрительно взглянул на друга, ожидая увидеть иронию в его глазах, спрятанных за толстыми линзами. Но глаза были серьезны и внимательны, и Георгия это вдруг разозлило.
– Вот только не надо впаривать мне насчет переселения душ и путешествий во времени, о'кей? Я атеист и материалист в третьем поколении, у меня по истории КПСС в институте была «пятерка», не то что у тебя, болвана!
Игорь Иванович посмотрел на Георгия и тихо произнес:
– Дело в том, что у меня с некоторых пор тоже начались видения. Я помню дворец в большом городе. Я уверен, что это был дворец Потала в Лхассе, столице Тибета. Позже я даже нашел его описание у Николая Рериха. Он приезжал в Лхассу в двадцать втором году, в сентябре, и утверждает, что основные постройки были реставрированы так, как они выглядели при жизни Лангдармы.
Георгий задумчиво запустил пальцы себе в бороду. Он всегда делал так, когда был чем-то озадачен. А поскольку с возрастом он не утерял эту мальчишескую и очень важную для ученого способность удивляться и радоваться открытиям, то и борода его, в отличие от волос на голове, все время курчавилась.
– Но самое главное не это, – проговорил Игорь Иванович. И добавил после паузы: – Мне кажется… Нет, я уверен: в этом документе есть ошибка.
– Ты хочешь сказать, что я раскопал подделку? – возмутился Георгий.
– Нет, – отмахнулся Колесников. – Ксилограмма подлинная, в этом нет сомнений. Я имею в виду другое. Этот монах – не убийца. Кто-то, говоря по-современному, его подставил.
Георгий посмотрел с некоторым недоверием:
– Подставил? Ты что же, выудил все это из нашего документа?
Игорь Иванович покачал головой:
– Нет. Видишь ли, он… Он приходил сюда. И даже говорил со мной.
– Да кто, черт возьми?
– Монах.
– Мертвый, что ли? – спросил Гоги не то с иронией, не то с ужасом.
– Почему мертвый. Очень даже живой. И – такое впечатление – испуганный. Он же почти ребенок по нашим меркам…
Мостовая была выложена старым булыжником и сначала полого, затем все круче скатывалась к реке, к старому деревянному причалу, которым, конечно, сто лет как никто не пользовался.
Аленка сама не заметила, как попала на эту улицу. Вернее, в эту часть города. Шла-шла, не разбирая асфальтовой дороги, мимо стандартных серых панельных девятиэтажек, и вдруг асфальт с бетоном кончился.
Дома здесь в большинстве были в два этажа: нижний каменный, верхний деревянный, с резными наличниками на окнах, похожими на огромные, навсегда застывшие снежинки, и двускатными коричневыми крышами. Там, на разогретых солнцем крышах, нежились кошки, свесив вниз передние лапы, и, сощурившись, наблюдали за прохожими. В одном окне с геранью Аленка заметила толстую неряшливую тетку и фыркнула. Тетка по-деревенски откровенно ее разглядывала. Аленка показала язык и рассмеялась, вспомнив, что на ней – мини-юбка и бежевая маечка с иностранной надписью и большим вырезом. В центре, в «цивилизации» (мамино выражение), такой наряд выглядел бы естественно, а тут… Не столица. Эх, сесть бы сейчас на скорый, рвануть бы туда, в толчею, шум, гам. Забыть хоть ненадолго о семейных скандалах (так и видится: мама с раскрасневшимся в истерике злым лицом, отец пытается что-то робко возразить, но его ставят на место одним движением бровей), о самодовольном тренере-гимнасте Диме… «Что я в нем нашла, дура? Физиономия слащавая, усики как у Гитлера над безвольным подбородком…»
– А где ты живешь?
– Тут, неподалеку. Две остановки.
– Ты меня никогда к себе не приглашал. А я жуть какая любопытная. Все придумываю себе твою квартиру. Наверно, этакая романтическая берлога. Медвежья шкура на полу, кубки в шкафах… Да? А ружье у тебя на стене висит?
