Я сидела на кровати Генри, а он укладывал чемодан, чтобы отправиться обратно в Нью-Йорк. Пока мы разговаривали, он непрерывно что-то делал: возился с радиоприемником, листал журнал, настраивал гитару. Он не глядел на меня, но знал, что я все еще здесь со своим очередным вопросом наготове.
— Тебе следует почитать Фрейда, — сказал он и подошел к полке с книгами, взглянуть, нет ли чего-нибудь из Фрейда. Ничего не отыскав, он принялся рассуждать о том, каким великим писателем был Фрейд, словно именно об этом я хотела поговорить с ним в те короткие минуты, когда мы остались наедине в течение всего уикенда.
Я вспомнила, что нужно поблагодарить его за последнюю книгу, которую он прислал мне с работы, — одного норвежского философа, — и Генри спросил, прочитала ли я ее.
— Ага, — ответила я. — Целый день на нее потратила. И этот день показался мне длиннее месяца.
Он повернулся ко мне и проговорил:
— Тебе известно, что твой интеллектуальный коэффициент при каждом нашем разговоре колеблется вверх-вниз примерно на пятьдесят пунктов?
Я не знала, считать это похвалой или оскорблением, но мне не понравилось, как он смотрит на меня — словно с высоты своей новой жизни. И я сказала:
— Никому не нравится, когда ему в лицо говорят то, что о нем думают.
Генри улыбнулся и, возобновив поиски, сказал, что слушал лекции этого норвежского профессора.
— Представь себе, что ты пытаешься уяснить его философию, невзирая на чудовищный акцент. Да еще при его заячьей губе… Но все прикидывались, будто что-то понимают. Такой умный вид делали…
И Генри изобразил усердного студента, записывающего лекцию, но тут же прервал свое представление, обнаружив на нижней полке Фрейда.
Он полистал книгу, отыскивая нужный абзац.
— Ага, вот! Послушай, Фрейд говорит: «Отправлять молодого человека в жизнь с такой фальшивой философской ориентацией в области секса все равно что снабжать людей, отъезжающих в полярную экспедицию, летней одеждой и картами итальянских озер». — Он покачал головой. — И это всего-навсего сноска.
Я внимательно на него посмотрела.
— С бородой ты выглядишь заправским морским волком.
Он рассеянно коснулся лица, как это делают бородатые мужчины, потом протянул мне книгу «Недовольство культурой».
— Джулия уже рассказывала тебе об изящных тарелочках? — поинтересовалась я.
Он посоветовал мне воспринимать Джулию проще: ее слишком разволновала встреча с нашими родителями.
Я решила вернуться к этой теме позже.
Генри достал из своего чуланчика ярко-красную рубашку.
— Тебе нравится? — Он бросил ее мне. — Купил на распродаже в Беркли, — сказал он, имея в виду свою последнюю медицинскую практику в лаборатории модификации поведения, где ему приходилось отучать собак от стадного инстинкта.
— Когда ты жил там, мы виделись чаще, — заметила я.
Он сказал, что они с Джулией приедут сюда снова через пару недель.
— Тогда я тебя уже не узнаю, — сказала я. — Ты, наверное, будешь в костюме и при галстуке.
— О чем ты говоришь?
— Ты выглядишь старше, чем раньше.
— Так я на самом деле стал старше.
— Три месяца не играют роли. Ты изменился как личность.
На этот раз он не нашелся с ответом и молча посмотрел на меня.
— Теперь ты уже плутишка, — добавила я. — Ты привез предкам бутылку вина.
Он сел со мной рядом на кровать.
— Возможно, я еще расту, — проговорил он. — Не знаю, так ли это, но допустим, что так. Разве это причина для того, чтобы сердиться на меня?
Я взглянула на красную рубаху, лежавшую у меня на коленях. На кармане было большое чернильное пятно.
И тут Джулия позвала нас к столу.
За ужином завязался разговор о серьезных книгах, которые каждый, кроме меня, прочитал или собирался прочитать. Джулия только что прочла книгу знаменитого автора, о котором я никогда не слышала, и заявила, что она «экстраординарная». Я подумала: «Ты слишком много читаешь».
При прощании я заметила, что Джулия очень понравилась моим родителям. Не только из-за Генри; Джулия казалась доброй, отзывчивой и бесхитростной, каковой и была на самом деле. Именно такую дочь они и заслуживали.
Когда мы ехали домой, я думала о Джулии и Генри и прикидывала, что для меня означала бы разница в восемь лет: я имела в виду шестилетнего мальчика-соседа. И изрекла вслух: «Это все равно, что я сошлась бы с Вилли Швамом».
Мама притворилась, будто бы не слышит. Отец сказал, что главное, чтобы Вилли и я были счастливы, но в его голосе мне почудилась усмешка.
Я колебалась с ответом. Наконец все-таки вымолвила:
— Наверное, сначала я просто была бы для него еще одной сестренкой. Но однажды ночью…
Мама перебила меня:
— Кажется, мне сейчас будет худо.
Я никогда не говорила всерьез с моими родителями о любви, а тем более о сексе. Самыми доверительными были разговоры о наркотиках, которыми я не интересовалась.
В день окончания школьных занятий я поняла, что у меня нет планов на лето, и мне предстоит сидеть дома — в окрестностях Нью-Джерси и на побережье, — даже в августе не помышляя о поездке в Нантакет и ожидая начала унылого учебного года.
Я прощалась с друзьями, которые отправлялись искать приключений среди дикой природы и разбивать лагеря с индейскими названиями. Мы обменивались адресами, и всякий раз, давая свой, я предчувствовала надвигающуюся скуку будущих летних дней. Когда кто-нибудь из друзей спрашивал, что я буду делать дома, я ловила себя на том, что отвечала: «Возможно, устроюсь работать».
За обедом я рассказала об этом родителям.
Мама вздохнула:
— Я думала, ты поступишь на курсы живописи и будешь посещать тренировки по теннису.
— Я могу устроиться на неполный рабочий день, — сказала я.
— А не поработать ли тебе опять у отца? — спросила она, взглянув на него.
Я любила наблюдать за отцом на его рабочем месте — он был главным неврологом поликлиники, — мне нравилось смотреть, как он в своем белом халате пожимает пациентам руки и приглашает их в кабинет. Но я сказала:
— Мне нужен новый опыт, мама.
— Так может, стоит заняться медицинской практикой в той области, которая тебя интересует?
Я напомнила ей, что у меня ни к чему нет интереса.
— Ты любишь рисовать, — возразила она.
Я сказала, что думаю стать официанткой.
Папа промолвил:
— Попрактикуйся, убирая со стола.
Я пробежала в газете колонку с объявлениями о найме рабочей силы, но каждая работа требовала какого-то опыта. Я обращалась к потенциальным работодателям, используя слова из газеты:
