темным пятном прикорнула в углу, как старая сонливая собака, от которой исходит тепло и уютный запах псины. В это время года кухня по утрам освещается трепетными солнечными лучами, проникающими сквозь широкие окна пристройки; здесь толчется масса народу – мне даже пришлось перешагнуть через Тэма и Венеру, которые устроились с игрушечным деревянным паровозиком прямо у порога. Стоило мне войти, как они подняли головы.
– Светлейшая Айсис! – напевно выговорил Тэм.
– Ветлейся Ай-Сись! – пролепетала младшая.
– Брат Тэм, сестра Венера, – приветствовала я малышей, кивая им с преувеличенной торжественностью.
Они смущенно захихикали, а потом вернулись к игре.
Брат Венеры, Питер, спорил со свой матерью, сестрой Фионой, выясняя, не сегодня ли банный день. Они тоже на время прервались, чтобы со мной поздороваться. С порога двери, ведущей во двор, мне кивнул брат Роберт, который раскуривал трубку, перед тем как пойти в конюшню, цокая подбитыми сапогами по каменным плитам. Вокруг стола с визгом и воплями носились Клио с Флорой: Клио вооружилась деревянным половником и пыталась догнать старшую сестру, а следом, выпучив глаза и свесив длинный розовый язык, трусил наш колли по кличке Матрос. («Дочки…» – пыталась урезонить девочек их мать, Гея, и даже оторвалась от шитья праздничных флажков, но при моем появлении не забыла пожелать мне доброго утра. Самая младшая из ее дочерей, Талия, стояла тут же, на лавке, что-то лопотала и хлопала в ладошки, глядя на расшалившихся сестер.) Девчонки с криком бежали прямо на меня, пес перебирал лапами по кафельным плитам, и я попятилась к теплой металлической печке, выкрашенной в черный цвет.
По замыслу печь была рассчитана на твердое топливо, но теперь топится метаном, который поступает из баллонов, скрытых под землей во дворе. Если огонь с подвешенным сверху гигантским закопченным чайником – это наша неугасимая святыня, то печь – алтарь. Так повелось, что за печью следит моя двоюродная тетка по имени Каллиопа (свои зовут ее Калли) – смуглая, крепко сбитая, глуповатая с виду женщина; у нее сумрачные черные брови и стянутый на затылке сноп не тронутых сединой, черных как смоль волос, хотя ей уже стукнуло сорок четыре. У Калли чисто азиатская внешность: можно подумать, ей не достались европеоидные гены моего деда.
– Гайя-Мари, – обратилась она ко мне, подняв голову от стола. (Калли всегда называет меня по первой части моего полного имени.)
По доске так и сновал ее начищенный до блеска нож для овощей. Калли выбралась из-за стола и поцеловала протянутую мной руку, но тут же нахмурилась, заметив, дорожную куртку и шляпу.
– Никак уже понедельник? – Качая головой, она вернулась на лавку.
– Конечно, – подтвердила я, опуская шляпу на стол, и положила себе порцию каши из чугунка.
– Сестра Эрин уже позавтракала, Гайя-Мари. – Калли продолжала крошить овощи. – Просила передать, что тебя вызывает Основатель.
– Понятно, – сказала я. – Спасибо.
Сестра Анна, которая дежурила за завтраком, оставила решетку для тостов над огнем и стала хлопотать вокруг меня: полила кашу ложечкой меда, проследила, чтобы мне достались два поджаренных ломтика хлеба с маслом и сыром, и мгновенно подала крепкий чай. Я поблагодарила и присела рядом с Касси. Напротив сидел ее брат-близнец, Пол. Они расшифровывали кривую телефонных разговоров.
Эти видные собой близнецы – старшие дети Калли; от матери они унаследовали восточную смуглость, а от отца, которого зовут брат Джеймс (он приходится мне дядей; в последние годы миссионерствует в Америке), – саксонские черты лица. Мы с близнецами ровесники, нам по девятнадцать лет. Когда я села, они тут же вскочили. Торопливо дожевав хлеб с маслом, оба сказали: «Доброе утро» – и возобновили свое занятие: развернули внушительную распечатку, вынутую из самописца, и стали подсчитывать на графике пики, преобразовывать их в точки-тире и группировать так, чтобы получались буквы.
График обычно приносит кто-нибудь из детей: они каждый вечер бегают за ним к Вудбинам. На протяжении нескольких лет это было моей обязанностью: как-никак близнецы на полгода старше, и хотя я – Богоизбранница, меня воспитали надлежащим образом, в строгости и благочестии, а также приучили к смирению, заставляя выполнять несложные повседневные дела.
С наслаждением вспоминаю, как я ходила за этой распечаткой. Конечно, в ненастную погоду тащиться через железный мост – радости мало, особенно в непроглядную зимнюю тьму, с раскачивающимся на ветру фонарем в руке, да еще когда под ногами гнилые доски, а внизу – черная река; зато у Вудбинов меня обычно ждала награда в виде чашки чая с конфетой или печеньем. Посещение их дома само по себе было сказкой: в каждом углу горели яркие электрические лампочки, а старенькая радиола наполняла гостиную звуками радиопередач или музыкальных записей (кстати, мистер Вудбин, который, так сказать, сочувствует нам в вопросах веры, принципиально не покупает телевизор – здесь он идет навстречу моему деду, который не приемлет напичканный электроникой мир).
Мне всегда наказывали не задерживаться у них в доме, но, как и все прочие, кого посылали за распечаткой, я не могла противиться соблазну: каждый раз меня тянуло войти в этот яркий, заманчивый свет и послушать незнакомую, далекую музыку, разрываясь от смешанного чувства неловкости и завороженности, которое охватывает молодых ласкентарианцев при встрече с современной техникой. Кстати, именно здесь я познакомилась с Софи Вудбин, которая стала, можно сказать, моей лучшей подругой (даже более близкой, чем кузина Мораг), хотя живет среди Слабых Духом и принадлежит, как выражается мой дед, к «полуспасенным».
Касси отчеркнула следующую группу сигналов и взглянула на высокие часы, задвинутые в угол.
Почти шесть утра. Если в распечатке не обнаружится ничего срочного, брат Малькольм вот-вот призовет близнецов на поле, где уже трудилось человек двенадцать членов нашего Ордена. В дальнем конце стола сгрудились первоклашки: они с набитыми ртами списывали друг у друга домашнее задание, чтобы управиться к тому времени, когда придется, по звонку брата Калума, бежать в особняк на уроки. Ребята постарше, думаю, еще спали: до автобуса, который отвозил их в Киллеарн, в гимназию «Герхардт», оставалось целых полтора часа. Астар, родная сестра Калли, по обязанности следила, чтобы каждый застелил постель и сдал белье в стирку, а ее сын Индра в такое время обычно занимался водопроводными или столярными работами, если не присматривал за брожением праздничного эля, который дозревал в пропахшей хмелем пивоварне – это сарай за изгородью, куда упирается западный угол двора. Мой старший брат Аллан почти наверняка уже сидел в общинной конторе, также разместившейся в особняке, – занимался бухгалтерией фермерского хозяйства и поручал сестре Бернадетте и сестре Аманде отпечатать письма.
По окончании завтрака я отдала посуду брату Джайлсу, который дежурил по кухне, сказала всем общее «до свидания» (сестра Анна опять засуетилась и стала совать мне в карман яблоко и два куска пакоры с хаггисом, завернутых в вощеную бумагу) и направилась через двор к особняку. Утренняя дымка почти рассеялась и не застила голубое небо. Из прачечной валил пар; сестра Вероника, тащившая на бедре тяжелую корзину с бельем, окликнула меня и помахала рукой. Я помахала в ответ ей, а заодно и брату Артуру, который держал одну из наших лошадей клейдесдальской породы, пока брат Роберт и брат Роберт Б. прилаживали упряжь.
Мужчины подозвали меня взглянуть на конягу. Этот тяжеловоз-клейдесдаль по прозванию Дабби отличается уникальной статью и столь же уникальной ленью. Два Роберта опасались, что конь захромал, но не были уверены.
У меня есть подход к зверью, равно как и к людям, и если можно говорить о том, что в Общине на меня возложены хоть какие-то обязанности, то они состоят в исцелении некоторых болячек, увечий и недугов – как у четвероногих, так и у двуногих.
Мы распрягли коня и немного поводили по кругу; я похлопала его по бокам, взяла в ладони крупную морду, потерлась щекой, поговорила; из черно-розовых ноздрей на меня пахнуло сладковатым запахом сена. В конце концов Дабби кивнул, высвободился и задрал голову, оглядываясь вокруг.
– Как огурчик! – засмеялась я и поспешила в особняк.
Это, конечно, очень громкое название для того жилища, что поставил на месте старого дома отец
