Андрей Валентинов
Я не вернусь
(Диомед, сын Тидея-001)
Боги не очень любят тех, кто им противоречит. Особенно же это утверждение справедливо по отношению к богиням. Клио - муза истории - дама тоже достаточно серьезная. Она не терпит, когда с предметом ее опеки обращаются вольно. И все-таки находятся смельчаки, дерзающие вступить в полемику с Клио, утверждая, что все, о чем рассказывает официальная история, - это красивые сказки. И на самом деле все 'было' совсем не так.
Одним из таких храбрецов является Андрей Валентинов.
Игорь Черный
КНИГА ПЕРВАЯ
В остром копье у меня замешен мой хлеб. И в копье же Из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье!Архилох Ни очага, ни закона, ни фратрии тот не имеет, Кто межусобную любит войну, столь ужасную людям.
Гомер. Илиада, Песнь IX
Я понял - возвращаться незачем. Незачем - и некуда. Он лежал посреди шатра, густой ворс ковра жадно впитывал кровь.
– Этот?
– Этот, ванакт«Ванакт - дословно господин, владыка - титул, условно аналогичный императорскому»…
Пальцы еще жили, цепляли воздух, словно пытаясь ухватить что-то невидимое, уходящее навсегда. Жили - но из пустых глазниц, равнодушных, холодных, на меня уже смотрел Танат Жестокосердный. Ярость ушла, и на мертвом окровавленном лице не осталось ничего, кроме этого взгляда. Я с трудом заставил себя смотреть, не отворачиваться. Рыжий бородач показался знакомым, я уже где-то видел этого верзилу…
В Аргосе? В Микенах? В Калидоне?
Недвижные глаза - маленькие пустые зеркальца - притягивали, не давали думать. Танат не спешит. В этот раз он промахнулся. Но будет следующий, затем еще, еще…
Рядом нетерпеливо вздохнули. Мантос, старший гетайр«Гетайр - дословно 'друг', в данном случае - телохранитель», недоуменно скреб бороду - такую же лохматую, как у мертвеца, но только черную. Старшой охраны не понимал, зачем ванакт так долго разглядывает мертвеца. Живые смотрят в глаза живым. Покойникам же нет части в этом мире.Я очнулся. Нет, этого рыжего я видел впервые. Просто он был похож. Очень похож - лохматый, заросший бородой, в одной набедренной повязке - старой, потертой. И даже его кинжал, казалось, вышел из одной кузни с теми, другими. Дорогой кинжал, не в Аргосе отливали. И не в Микенах. Хеттийский? Да, кажется…
– Кто еще знает?
Старшой покачал головой - тратить слова на такой ответ не полагалось. Итак, не знают. Убийцу пытались перехватить у самого шатра - как раз после заката. Он был ловок и смел, посланец Таната Жестокосердного. Городские ворота, где стража из местных, лагерные, где уже стоят мои парни, - прошел, проскользнул, прополз. Или, может быть, морем? Но у берега тоже стража.
В шатер он все-таки ворвался - умирающий, залитый кровью.
Ему не хватило нескольких шагов.Рука уже не дрожала. Пальцы застыли, так и не разжавшись…
– Уберите. И чтобы никто не видел.
На этот раз гетайр даже не стал кивать. Закапывать не станут - море рядом, привяжут к ногам пару камней побольше да потяжелее…
Неупокоенные, кому не досталось жертвенной крови, блуждают безлунными ночами вдоль дорог, подстерегая нас - тех, у кого кровь еще горяча. Этому придется тревожить дно морское…
Я хотел поблагодарить, но вовремя спохватился. За такое не благодарят. Гетайры просто не поймут. Ведь они охраняют не ванакта, не богоравного правителя Аргоса, а родича. Родича, которому грозит беда.
Когда в Калидоне мне попытались навязать охрану, я удивился. Удивился, затем возмутился…
Хотелось вновь заглянуть в мертвые глаза, но я уже знал, что там: ледяная усмешка Таната и его неслышное 'жди'. Он терпелив, посланец и бог Смерти. Я тоже должен быть терпеливым. Не вышло в этот раз - выйдет в следующий…
За пологом шатра меня встретил ветер. В лицо ударил свежий дух смолы и знакомый с детства запах гниющих водорослей. Я огляделся. Костры уже догорели. Кто должен спать - спит, кому стоять в карауле - стоит. К морю? Пожалуй, там сейчас лучше всего.
Странно, с детства не любил моря! Не любил, боялся - а теперь вроде бы и идти больше некуда. Одна у меня дорога - туда, за влажный горизонт.
Две тени неслышно заскользили рядом. Гетайры не отставали. Я даже не знал, сколько их пошло со мной - двое, четверо. Еще недавно это раздражало, чуть ли не сводило с ума. Отец выходил один на дюжину, один на два десятка. Без щита, без панциря. Тидею Непрощенному не нужна была охрана! …Но он не был ванактом аргосским. Непризнанным ванактом. Почти самозванцем. А если и не самозванцем, то все равно - не первым. (Не первым - вторым, как и было сказано тому четырнадцать… Нет, уже пятнадцать. Уже пятнадцать лет! Боги, боги!) Да, не первый.
Второй.
Год назад, когда меня впервые попытались зарезать - прямо на Глубокой, прямо на потрескавшихся ступенях храма Трубы, в полусотне шагов от нашего старого дома, - я растерялся. Как и сегодня, убийцу не смогли взять живым, и я долго гадал, кому довелось перейти дорогу…
И сейчас гадаю. Хотя зачем гадать? Это мог быть кто угодно.
И я не выдержал - рассказал Агамемнону. Одни боги знают, зачем. Рассказал - и услыхал в ответ спокойное, равнодушное: 'В первый раз? Меня пытались зарезать уже трижды. Привыкнешь, Тидид'. Трижды! Тогда мне это показалось диким, невозможным. Прошел год - и этот рыжий с пустыми глазами - уже четвертый…Это мог быть кто-то из уцелевшей челяди Заячьей Губы - моего любезного братца Алкмеончика. Ему, изгнаннику, проклятому, терять нечего. А может, кто-нибудь из мертвоглазых выкормышей Фиеста - кого не придушили добрые микенцы и не прирезали Атридовы1 стражники. Говорят, уцелевшие бежали в самую глушь Аркадии, где среди лесов спрятано какое-то древнее капище.
Это мог быть привет от калидонских родичей, от тех, кто не простил ни деда - Ойнея Живоглота, ни отца, ни меня самого. Кровь прилипает к рукам - и передается детям. Не все смирились.
Это мог быть (чем Гадес с Психопомпом2 не шутят!) посланец от Приама Трусливого. Мы отплываем на рассвете, а я - второй воевода в войске Атрида.
У Агамемнона прекрасная охрана. Хризосакосы - Золотые Щиты. А я еще не понимал вначале,
