— Прощай, Леха! — говорил он. — Мы снова выкарабкались из этого ущелья. Знай, я вернусь летом и уже не буду таким дураком. Я вернусь не один, и не с пустыми руками, и мы выкурим Горного Духа из его векового логова.
— Зачем? — спросил тогда я.
— Зачем? — повторил Захарыч. — А затем, что в той пещере есть то, ради чего стоит вернуться, несмотря на на все, что мы пережили. Поверь мне.
Я поверил. Наверное, Горный Дух вселяется в каждого, кто осмелился побывать в этом ущелье.
Буслаев не вернулся. Разразилась война и я напрасно ждал его каждую весну. Десять лет. Я еще надеюсь, хотя не уверен, ведь если бы он был жив, давно приехал бы.
Десять лет я искал это ущелье. Так получилось, что дороги к нему я совершенно не запомнил. Десять лет поисков, чтобы знать потом куда идти. Не знаю, на что я рассчитывал, соваться туда в одиночку, по-моему, глупо. А расскажи кому — поверят ли?
Не знаю.
Но тем не менее я пишу эту историю в свой блокнот — тот самый, что подарил мне Буслаев. Потому что вчера я набрел на место, откуда виден Унылый голец. Это гораздо дальше, чем я предполагал, и намного севернее. Я ходил туда, но приближаться не стал. Ущелье на месте и палатка наша все еще стоит. В бинокль я разглядел даже что-то поблескивающее в входа, не иначе некогда пропавший котелок. А вот подъемника у обрыва не видно и я совершенно не помню, приключилось ли с ним что-нибудь тогда, или это дела минувших десяти лет.
Сейчас допишу и пойду. Только посмотрю повнимательнее, я ведь не собираюсь туда спускаться. А хочется: проклятый Горный Дух крепко засел во мне. Но я вернусь. Посмотрю и вернусь. Заберу свой блокнот, дойду до поселка, поговорю с людьми. Наверняка что-нибудь знают, слышали, видели… Может, даже экспедицию сюда пришлют, здесь же что-то важное, я знаю! Ну, а если вдруг не вернусь, останется мой блокнот, его обязательно кто-нибудь отыщет.
Но я непременно вернусь.
И еще мне кажется, будто слышен далекий низкий вой; теперь он звучит как зов. Но ведь это только кажется…
Все! Я пошел! Жди меня, мой блокнот, мой сидор, мое ружье! Дух не трогает безоружных — мы дважды спускались в ущелье и дважды сумели уйти.
Помоги мне, Горный Дух!»
2. ШУРА КОПТИН
Этот голец и впрямь выглядел очень унылым. Коптин долго его разглядывал, чувствуя, что уныние начинает переползать в душу. Левой рукой он машинально поглаживал шершавую обложку блокнота, лежащего в кармане, в правой привычно вертел ружейный патрон, желтый, как масло.
— Надо же! — прошептал он и зачем-то огляделся. Еще утром тишина совсем не действовала на него, теперь же она казалась зловещей.
Забросив за спину мешок и подобрав ружье, Коптин нерешительно потоптался, потом пересилил себя и пошел к гольцу. Стланик здесь был густой, пробираться сквозь него стоило больших трудов. Когда над самым ухом гнусно заорала сойка, Коптина передернуло; несколько минут он чувствовал и, вроде бы, даже слышал неистовый стук сердца.
— Эй, Шура! Ты что же, всерьез воспринял эту историю? — спросил он сам себя. Слоняясь по тайге в одиночку Коптин свыкся с тем, что разговаривать приходилось только с собой. С утра собрался поболтать пару часов с якутом, случившимся навстречу, да не вышло: якут вручил «лючи», Коптину то есть, этот самый блокнот, заявил, что «рузе и месок на суцек повесила, а грамоту тебе» и что самому якуту «шибко спешить надо, мало-мало здут!» Словом, якут уехал, понукая оленя, а Коптин остался читать блокнот, гоняя в ладони неизменный патрон.
Вскарабкавшись почти на самую вершину гольца Коптин взялся за бинокль. До этого он нарочно не смотрел по сторонам.
Ущелье нашлось быстро и по виду действительно очень походило на борозду невероятных размеров. Нашлась и палатка, невдалеке, в подлеске. Котелка, правда, Коптин не заметил, далековато, но в целом все было именно так, как описывал Леха в своем блокноте.
«Пойти? — подумал Коптин. — Боязно что-то в одиночку… Они-то вдвоем здесь шастали.»
Верить — не верить? Вот ведь задача! С одной стороны ерунда, конечно, мистика, поповщина, а с другой — похоже ведь на правду.
Духи в двадцатом веке? Чушь! Но ведь в остальном блокнот правдив. Все, как есть. Коптин даже якута Малчу знал лично. И совершенно не сомневался, что в описанной ситуации повел бы себя именно так: сбросил груз и оперативно смотался от греха подальше.
У подножия гольца возникла проблема: оставить ружье, как поступали Буслаев с Лехой, или с собой захватить? Поколебавшись, решил — до палатки с ружьем, а там по обстановке.
Растяжки у палатки сильно ослабли, но сама она держалась еще очень браво. «Странно, что за столько лет не рухнула», — подумал Коптин рассеянно. Споткнувшись у входа о котелок, он заглянул внутрь.
Одеяла, пара ружей и мешки — кроме этого в палатке ничего не нашлось.
Сидор Буслаева — это, конечно, вон тот, побольше. Коптин вдруг обрадованно хмыкнул — в мешке вполне могли оказаться разгадка. Записи Буслаева, вещи какие-нибудь. Просто и безопасно, оставалось только порыться в нем. Шура совсем уж было вознамерился, даже руку протянул, но помешал негромкий шорох.
Сердце вновь заколотилось, шумно и часто. Ладони враз взмокли.
Как можно мягче Коптин обернулся — в палатку заглядывал медведь. Лохматый такой, ушастый. На морде у него явственно читалось любопытство и неодобрение. Неприятный звериный запах влип в ноздри.
Мысли завертелись волчком, затеяли сумбурный рваный хоровод, и вдруг исчезли, как по команде.
Медведь не двигался, просунув в палатку морду, и Коптин, наконец, вспомнил о ружье. Медленно, плавно… Главное — не дергаться… Еще медленнее и мягче.
Он прицелился, собираясь спустить курок, но неожиданно медведь сердито рыкнул и резво скользнул вбок, исчезнув из поля зрения. Теперь Коптин видел лишь стволы и желтеющую траву.
В любом случае нужно было покинуть палатку. Но где прятался зверь? Кубарем выкатился Шура наружу и сразу же оказался на коленях, быстро поводя стволом в поисках цели.
Медведь стоял на задних лапах за палаткой и сердито сопел. Потом, сопя еще громче, вцепился когтями в плотный выцветший брезент и стал тянуть палатку на себя. Две растяжки лопнули от первого же рывка, медведь был явно сильнее, чем подгнившие веревки. Не обращая внимания на человека, он поволок к обрыву бесформенный ком, в который превратилась палатка вместе со всем содержимым. Для медведя он справлялся довольно неплохо.
Коптин, разинув рот, наблюдал.
Подтащив свою ношу к самому обрыву медведь спокойно отправился следом за палаткой. Если и имелась в буслаевском сидоре разгадка, она стала недоступной. Впрочем, можно спуститься, но…
Коптин долго стоял с ружьем наперевес и глядел в сторону обрыва. Ему показалось, что на груди зверя виднелась тонкая светлая полоска и он лихорадочно соображал: бывает ли такое у бурых медведей? У гималайских — знал, бывает. А у бурых?
Ветер тихонько шевелил траву и шумел в кронах.
Кто-то взял Коптина за затылок, обхватив голову, как человек держит яблоко. Шура вскрикнул, силясь обернуться, но держали его крепко. А за спиной раздались престранные звуки: десятки голосов, шорохи, топот, повизгивание, вой и скулеж, скрипучий хохот, глухой хохот, звонкий хохот, треск, вжиканье, улюлюканье, щелчки…
