той штучки в картонной упаковке. Может, исходя из этих, так сказать, «вновь открывшихся обстоятельств», добавите что-нибудь?
Но Наташа, тонко завыв, упала на кровать и уткнулась в подушку. Гребешок растерянно поглядел на нее. Увидеть бабу, ревущую от страха или физической боли, он, пожалуй, был морально готов. Но увидеть страдания от душевной муки и скорбной тоски — нет.
Рев мог затянуться, а Гребешку было некогда. Он неловко погладил Наташу по голове и пробормотал не очень вразумительно:
— Ну, вы, не надо… Это самое… Вообще…
И тут, словно гром среди ясного неба, раздался звонок в дверь.
— Кого черт несет? — встрепенулась Наташа так, будто в квартиру, которую она собиралась ограбить, внезапно вернулись хозяева.
— Открой! — вновь переходя на «ты», прошипел Гребешок. — Да в «глазок» смотри повнимательней.
Наташа заторопилась к дверям, а Гребешок, стараясь идти только по коврикам и не топать, подобрался к двери, где уже прижался к стене перепуганный Луза.
— Кто там? — припадая глазом к окуляру «глазка», спросила Наташа.
— Да это я, Макаровна, — послышался через дверь добродушный бабий голос.
— Домработница приходящая, — шепотом объяснила Наташа.
— Пускай, — одними губами прошептал Гребешок, пряча пушку под ветровку и жестом показал Лузе, чтобы тот сделал то же самое.
Вошла толстая, поперек себя шире, пожилая тетка в вязаной кофте и платке.
— Ох, да у тебя гости… — с пребольшим интересом произнесла баба. — Извиняюсь… Я ненадолго, Наташенька. Чего хотела спросить: ты мне послезавтрева зарплату не отдашь? А то хрыч-то мой вчера опять с катушек съехал, двадцать тыщ сразу пропил. Не дотянем, боюсь…
— Но до послезавтра-то доживешь? — спросила Наталья.
— Доживу, до послезавтрева доживу. Я сорок тыщ припрятала. На два дня еще переможем. А дальше никак. Если бы дурак мой еще не пил, так могли бы протянуть. Выручи, а?
— Выручу, Макаровна, выручу.
— Спасибо, благодетельница. Свечку в церкви за тебя поставлю! Когда бабка убралась, Наташа, шмыгнув носом и смахнув слезинки, сказала, обращаясь к «налетчикам»:
— Чайку вам поставить, мальчики?
— Вообще-то нам пора… — сказал Гребешок нерешительно. Он как-то не привык пить чай в квартирах, куда вламывался силой. Но подкрепиться не мешало. Поэтому он спросил без ложной скромности: — А бутербродов к чаю у вас не найдется?
— Найдется, — сказала Наташа.
Незваные гости отправились в кухню, но тут вновь позвонили в дверь.
— Ох уж эта Макаровна! Опять что-то забыла. Хозяйка побежала к двери, Луза в это время полюбопытствовал, что в холодильнике. А Гребешок уселся на диванчик-«уголок» и впервые за день почувствовал, что здорово устал, даже подумал, а не вздремнуть ли здесь…
Но вздремнуть не удалось, потому что из прихожей, после того как Наташа отперла замки, донесся не слащаво-заискивающий голосок толстухи, а рокочущий баритон:
— Здравствуй, голуба моя. Не ждала? А мы сюрприз решили сделать.
Затопало сразу несколько пар ног. И очень увесисто. Пришло три-четыре плотных мужичка. Произнесенные при входе фразы ровным счетом ничего не говорили Гребешку и Лузе о том, кто такие эти гости. Могли быть Наташин муж с друзьями или, наоборот, товарищ, решивший получить с мужа должок, и те самые ребята, которые три дня назад круто разобрались с Ростиком. Наконец, это могла быть милиция. Такое свойское обхождение, конечно, было несвойственно служителям порядка, но при определенных обстоятельствах, к примеру, если у Наташи и ее супруга напряженные отношения с законом, она могла перейти на «ты» с некоторыми из его служителей. А раз Наталья не визжит и не зовет на помощь, то отношения с пришедшей публикой у нее неплохие, но Гребешок вспомнил, как они сами вламывались к ней. Хозяйка ведь тоже пикнуть не посмела. В прихожей после того, как новые гости вступили в квартиру, произошла какая-то легкая возня, сопровождавшаяся передвижкой мебели. Но вслух не было произнесено ни слова. Не исключено, что вежливые посетители снимали обувь и надевали тапочки, но вполне могли при этом душить хозяйку.
Все мечты подремать и попить чайку с бутербродами разом покинули Гребешка, а Луза, выхватив пистолет, шарахнулся за холодильник. Гребешок тоже выдернул «Макаров», хотя не терял надежды, что встреча с пришельцами обойдется без стрельбы.
Кто-то двинулся в гостиную, видимо, вместе с хозяйкой, но к кухне тоже кто-то направился. Очень тяжелыми быстрыми шагами.
Дверь кухни, застекленная цветным витражом, резко распахнулась, и на пороге возник хорошо одетый, но плохо выбритый Детина с пушкой наготове. Если бы не пушка, Гребешок мог подумать, что Наташа его послала чайник поставить. Впрочем, Луза, который, в отличие от Гребешка, вообще толком думать не умел, с перепугу нажал спуск. Бах!
Дуракам везет, хотя и не всегда. Точнее, если одному дураку везет, то обычно не везет другому. Луза впаял свою пулю куда-то под левый глаз детины. Она прошла наискось через башку и вместе с кроваво-мозговыми ошметками впиявилась в филенку двери. Самого жлоба отшвырнуло вбок, ударило башкой о дверь, и стекляшки из витража жалобно зазвенели, вываливаясь на пол. Струя крови, выхлестнувшая из пробитой черепухи, плесканула и на дверь, и на пол. Туша глухо шмякнулась на линолеум, а в гостиной кто-то заорал:
— Подстава! Ах ты, сука траханая!
— Ходу! — заорал Гребешок, вылетая из-за стола и поддавая пинка очумевшему от последствий собственного выстрела Лузе. — Ходу, биомать!
Луза под действием пинка вылетел в прихожую, зацепившись носком ноги за небольшой порожек у кухонной двери, а второй ногой — за подбородок трупа. Естественно, что дальнейшее движение вперед он осуществлял уже в горизонтальном положении и крепко приложился брюхом о прикрытый ковролином паркет прихожей. Но пистолет не выронил.
Не произойди этой маленькой случайности, и Лузе угрожала бы более серьезная травма: кто-то из соратников убиенного, решив, что терять нечего, гвозданул по прихожей солидную — патронов на десять — очередь из «стечкина». Пули пробуравили воздух над лежащим плашмя Лузой. Самая нижняя — сантиметрах в двадцати-тридцати над башкой. Все эти пули, по счастью, не отрикошетили, так как угодили в деревянные, фанерованные под красное дерево, панели, украшавшие прихожую.
Стрелявший обладал большим Самомнением, поскольку решил, что завалил Лузу с первого выстрела. Он сунулся в проем двери, то ли добавить, то ли удостовериться.
Луза, у которого от удара брюхом об пол пропало дыхание, конечно, особой опасности для противника не представлял. Но Гребешок, сам не выставляясь из-за угла, высунул ствол и трижды шмальнул по двери. Это оказалось очень полезным для здоровья Лузы и изрядно попортило здоровье самонадеянному гражданину. Его тюкнуло в бедро и отбросило в гостиную.
Оттуда в ответ пальнули еще раз пять, но совсем наугад. Луза, кряхтя и матерясь, перескочил в угол прихожей, в «мертвую» зону, а Гребешок подобрал «стечкин», выпавший из руки детины, валявшегося в коридорчике между кухней и прихожей.
— Дверь! — прошипел Гребешок, жестом показывая Лузе, что ему нужно подобраться к входной двери и отпереть замки.
Но Луза явно на это не годился, тем более что дверь простреливалась из гостиной. Тогда Гребешок понял, что надо взять маленькую паузу. И, как учит военное искусство, поставить себя на место неприятеля. Поскольку этот самый неприятель, как следовало из воплей в гостиной, был жутко обеспокоен подставой, то скорее всего, относился не к числу правоохранителей, а совсем наоборот. Из этого следовало, что устраивать длительную перестрелку в стиле голливудских боевиков им нет никакого резона. Пальба может привлечь ближайшего постового, который сообщит по рации начальству. Сам он, конечно, не дурак, чтоб соваться туда, где очередями шмаляют. Так или иначе, но примерно через полчасика сюда мог
