МТС, и МТМ враз бы все починили.
— Когда садишься на вынужденную, — терпеливо объяснил летчик, — выбирать не приходится. Увидел поле не засеяно прижался.
— Травопольной системы придерживаемся, потому и не засеяно, — сказал председатель, оправдываясь. Может, хотите осмотреть поля или проверить документацию? Прошу в контору.
— Да зачем мне ваша контора! — рассердился летчик, видя, что председатель к чему-то клонит, а к чему, непонятно. Хотя подождите. В конторе телефон есть? Мне позвонить надо.
— Чего ж сразу звонить? — обиделся Голубев. — Вы бы сперва посмотрели, что к чему, с народом бы поговорили.
— Послушайте, — взмолился летчик, — что вы мне голову морочите? Зачем мне говорить с народом? Мне с начальством поговорить надо.
« Во какой разговор пошел, — отметил про себя Голубев. — на „Вы“ и без матюгов. И с народом говорить не хочет, а прямо с начальством».
— Дело ваше, — сказал он обреченно. — Только я думаю, с народом поговорить никогда не мешает. Народ, он все видит и все знает. Кто сюда презжал, и кто чего говорил, и кто кулаком стучал по столу. А чего там говорить! Он махнул рукой и пригласил к себе в двуколку. Садитесь, отвезу.
Звоните сколько хотите.
Колхозники снова расступились. Голубев услужливо подсадил летчика в двуколку, потом взгромоздился сам. При этом рессора с его стороны до отказа прогнулась.
2
Дежурный по части капитан Завгородний в расстегнутой гимнастерке и давно не чищеных, покрывшихся толстым слоем пыли сапогах, изнывая от жары, сидел на крыльце штаба и наблюдал за тем, что происходило перед входом в казарму где размещалась комендантская рота.
А происходило там вот что. Красноармеец последнего года службы Иван Чонкин, маленький, кривоногий, в сбившейся под ремнем гимнастерке, в пилотке, надвинутой на большие красные уши, и в сползающих обмотках, стоял навытяжку перед старшиной роты Песковым и испуганно глядел на него воспаленными от солнца глазами.
Старшина, упитанный розовощекий блондин, сидел, развалясь, на скамеечке из некрашеных досок и, положив ногу на ногу, покуривал папироску.
— Ложись! — негромко, словно бы нехотя скомандовал старшина, и Чонкин послушно рухнул на землю.
— Отставить! — Чонкин вскочил на ноги. — Ложись! Отставить! Ложись! — Товарищ капитан! — крикнул старшина Завгороднему. — Вы не скажете, сколько там на ваших золотых?
Капитан посмотрел на свои большие часы Кировского завода (не золотые, конечно, —старшина пошутил) и лениво ответил — Половина одиннадцатого.
— Такая рань, — посетовал старшина, — а жара уже хоть помирай. — Он повернулся к Чонкину. Отставить! Ложись! Отставить!
На крыльцо вышел дневальный Алимов.
— Товарищ старшина, — закричал он, — вас к телефону!
— Кто? — спросил старшина, недовольно оглядываясь.
— Не знаю, товариш старшина. Голос такой хриплый, будто простуженный.
— Спроси, кто.
Дневальный скрылся в дверях, старшина повернулся к Чонкину.
— Ложись! Отставить! Ложись!
Дневальный вернулся, подошел к скамейке и, с участием глядя на распластанного в пыли Чонкина, доложил:
— Товарищ старшина, из бани звонят. Спрашивают: мыло сами будете получать или пришлете кого?
— Ты же видишь, я занят, — сдерживаясь, сказал старшина.
— Скажи Трофимычу — пусть получит. И снова к Чонкину: — Отставить! Ложись! Отставить! Ложись! Отставить!
— Слышь, старшина, — полюбопытствовал Завгородний. — А за что ты его?
— Да он, товариш капитан, разгильдяй, — охотно объяснил старшина и снова положил Чонкина. Ложись! Службу уже кончает, а приветствовать не научился. Отставить! Вместо того, чтоб как положено честь отдавать, пальцы растопыренные к уху приставит и идет не строевым шагом, а как на прогулочке. Ложись! Старшина достал из кармана платок и вытер вспотевшую шею. Устанешь с ними, товариш капитан. Возишься, воспитываешь, нервы тратишь, а толку чуть. Отставить!
— А ты его мимо столба погоняй, — предложил капитан. — Пусть пройдет десять раз строевым шагом туда и обратно и поприветствует.
— Это можно, — сказал старшина и заплевал папироску. — Это Вы правильно, товарищ капитан, говорите. Чонкин, ты слышал, что сказал капитан?
Чонкин стоял перед ним, тяжело дыша, и ничего не отвечал.
— А вид какой! Весь в пыли, лицо грязное, не боец, а одно недоразумение. Десять раз туда и сюда, равнение на столб, шагом… старшина выдержал паузу, — марш!
— Вот так, — оживился капитан. — Старшина, прикажи: пусть носок тянет получше, сорок сантиметров от земли. Эх, разгильдяй!
А старшина, ободренный поддержкой капитана, командовал:
— Выше ногу. Руку согнуть в локте, пальцы к виску. Я тебя научу приветствовать командиров. Кругом… марш!
В это время в коридоре штаба зазвонил телефон. Завгородний покосился на него, но не встал, уходить не хотелось.
Он закричал:
— Старшина, ты посмотри, у него обмотка размоталась. Он же сейчас запутается и упадет. Прямо со смеху умрешь. И зачем только такое чучело в армию берут, а, старшина?
А телефон в коридоре звонил все настойчивей и громче. Завгородний неохотно поднялся и вошел в штаб.
— Слушаю, капитан Завгородний, — вяло сказал он в трубку.
Расстояние между деревней Красное и местом расположения части составляло километров сто двадцать, а может быть, больше, слышимость была отвратительная, голос лейтенанта Мелешко забивали какой-то треск, музыка, и капитан Завгородний с трудом понял, в чем дело. Сначала он даже не придал сообщению лейтенанта должного значения и вознамерился вернуться к прерванному зрелищу, но по дороге от телефона к дверям до него дошел смысл того, что он только что услыхал. И, осознав случившееся, он застегнул ворот гимнастерки, отер сапог о сапог и пошел докладывать начальнику штаба.
Постучав кулаком в дверь (начальник штаба был несколько глуховат), Завгородний, не дожидаясь ответа, приоткрыл ее и, переступив порог, закричал:
— Разрешите войти, товарищ майор?
— Не разрешаю, — тихо сказал майор, не поднимая головы от своих бумажек.
Но Завгородний не обратил на его слова никакого внимания, он не помнил случая, чтобы начальник штаба кому-либо что-либо разрешил.
— Разрешите доложить, товарищ майор?
— Не разрешаю. — Майор поднял голову от бумаг. — Что у вас за вид, кпитан? Не бриты, пуговицы и сапоги не начищены.
— Пошел ты… — вполголоса сказал капитан и весело посмотрел майору в глаза.
По губам капитана начштаба понял примерный смысл сказанного, но не был уверен в этом,
