многом неведомый мир, где даже умершие не сразу покидают родных, а продолжают жить с ними несколько лет, воплотившись в небольшие фигурки-иттермы. Не в этом ли сосуществовании двух миров скрыта причина болезненного вживания северных народов в сегодняшнюю действительность?
Событием стало знакомство с Анной Вальгамовой. С ее дочерью Светланой я познакомился в местном музее, разговорившись о хантыйском медвежьем празднике. Она пригласила меня домой. Про Анну и раньше многие говорили мне как про знатока именно тех мест, куда я стремился.
Каково же было мое удивление, когда, войдя, я узнал в хозяйке одну из пассажирок теплохода! Она с внучкой возвращалась из Мужей, обе были в живописных национальных нарядах... После взаимных приветствий меня пригласили к столу.
— Где твои люди? — спросила Анна. И, выслушав объяснение, заметила: — Нельзя на Кемпаж ходить одному. Плохое место, святое место.
Надо сказать, что большого противоречия в ее словах нет. Для человека неподготовленного эзотерическое познание может иметь плохие последствия, для сведущего — опыт благоприятен.
— А чем оно плохое?
— Там живут менквы. Когда мои дочери были маленькие, мы вместе с покойным мужем пасли там оленей. Очень часто слышали по ночам крики, свист. Очень страшно бывало. Жить там нельзя.
— Давно ли там перестали пасти оленей?
— Больше двадцати лет. Тропы все заросли.
— А менква видел кто-нибудь или только слышали?
— Видели не раз. Муж на Ворге встречал его. Олени чуют раньше и отказываются идти. Смотреть на него невыносимо. А тридцать лет назад недалеко отсюда на Несьегане был случай.
Есть место, Патыкорт-соим называется. Там у нас чумы стояли. Однажды осенним вечером мужа менкв схватил. Держал долго силой. Иван говорил ему, мол, отпусти, у меня семья, дети. Отпустил. Но ушел не сразу. Отошел метров на десять, постоял, посмотрел. Муж говорил, что смотрел на него через силу. Лицо покрыто волосами, даже глаз не видно... До этого случая он по ночам тревожил оленей.
Поговорили и про Софьины горы. Анна сказала: охотники туда не ходят, а куда ты идешь один? Такой молодой, наверно, мать есть... Не надо знать!
Что ответить? Я сам себе и кнут, и погонщик.
Резиновую лодку, большую часть фотоаппаратуры оставил у Германа с коротким письмом родным — на всякий случай.
Перед выходом зашел к лесничему: пожары не прекращались. Павел Лонгортов оказался радушным веселым человеком, он познакомил меня с супругой Натальей, пригласил к чаю. Хозяйка угостила огурцами из парников, вареной рыбой и прекрасным вареньем из лесной смородины.
Павел Семенович хорошо помнит погибшего в одиночном походе Володю Пушкарева, одного из тех, кто пытался решить загадку реликтового гоминоида; перед самым отъездом Володя заходил к нему. Хозяйка заметила, что тогда очень рано началась зима, второго октября выпал снег, местами по пояс. Сегодня можно только гадать, что произошло с Володей поздней осенью 1979 года.
Вот несколько записей из моего путевого дневника в тех местах, куда нельзя ходить одному.
«6 августа. В низинах — болота, где ноги утопают по колено во мху и жиже, а на кряжах бесконечные завалы вырванного с корнем леса — последствие ураганов. Жара. Все время хочется пить, пить, пить... Судя по сухости болот, я забираюсь на Софьины горы. После затяжного подъема наткнулся на очень старую просеку, идущую строго с севера на юг. Предполагаю, что это давняя привязочная просека картосъемщиков.
Предвижу еще большее безводье. На одной из возвышенностей оставил на поваленном дереве весь запас овсянки, кеды и записку, чем облегчил себя на пяток килограммов. К тому времени жажда достигла апогея, и я сказал себе, что если через полчаса не встречу воду, то придется возвращаться к последнему пройденному ручью. Но судьба улыбнулась мне. После очередного косогорчика за пересохшим болотцем я припал к прекрасному ручейку и решил, что на сегодня хватит.
Лес был на удивление сухой и чистый. Немного поколебавшись, поставил палатку. В ней я, конечно, более уязвим, но в то же время палатка создает чувство дома... После тяжелого дня блаженство — лежать, засыпая под бархатным пологом заката.
Уже затемно, сквозь глубокую дрему услышал короткий, но странный крик. Его сила постепенно возросла и столь же постепенно иссякла, вызвав в груди какую-то странную вибрацию. Сонливость как рукой сняло. Я прислушивался, но повторения не было, лишь обычные шорохи ночного леса. Потом были цветные сны, от которых к утру остался в памяти лишь яркий образ пожилой женщины и тающее убеждение, что это и есть та Софья, чьим именем названы, словно в шутку, эти пологие таежные горы.
12 августа. Весь день занимался постройкой плота. Нелегко оказалось отыскать семь сухих елок подходящего размера. Очень много сухих листвянок, но из них плот, как топор. Прикинул размеры: длина — 3,5 метра; ширина — 1,5 метра. Тяжеловат, конечно, для каменистых мест — ведь там придется, разгрузившись, вручную его перетаскивать, но делать нечего — хочется, чтобы плот был и просторным, и устойчивым. В комле бревна около 20 сантиметров.
Весь день парило, но работа спорилась.
13 августа. Ночью сквозь сон ощутил воздействие, подобное Памирскому. На Севере у меня это впервые. Кроме явного осознания чужого присутствия, я как бы несколько минут побывал под высоким напряжением. Уверен, что слышал в тот момент звук, похожий на гудение шмеля.
Утром разбудили крупные капли дождя. Наконец-то. Закрякали и заплескались в реке утки.
15 августа. Я попал в интересную ситуацию: оказался там, куда местные не заглядывают, а туристы и вовсе. Затем заблудился в таком месте, где нет совершенно никаких следов человека; пошел на плоту по неведомой реке и попал на другую, более широкую, тоже неведомую... Конечно, это тот же Несьеган, но все же есть в нем нечто и от затерянного мира. И это ценно.
Спал на отмели без палатки.
16 августа. Долго шел на плоту, подыскивая подходящее место для ночлега и дотянул до того, что разразилась апокалипсическая гроза. Раскаты грома по силе и продолжительности напоминали взлет реактивного самолета в пяти шагах. Сверкало все небо, и продолжалось это часа три. Всю грозу я пролежал прямо на плоту под целлофаном. Так и прошла ночь.
Над одной из отмелей увидел знак — поставленную вертикально корягу с закрепленной вверху берестой. На бересте записка, а рядом воткнутая палка с лосиным черепом. Впечатляет. В записке: «Привет, коллеги! Четвертый день пути вниз. Состояние критическое. Еды на три дня. Лодка вся течет, клея нет. Но думаем добраться вовремя. Наверху стоянка. До встречи. Олег».
Я, взглянув на череп, пошел наверх. Там кострище с уже холодной золой, но в то же время зола не замыта ливнем, а значит, бивак был уже после сильного дождя. Что за глупость — не поставить число? Думаю, Олег — парень из группы Юры Щеглова.
Река обладает явным обаянием. Тайга по берегам очень стройная, травы густые, а земля под ними черная (видно по обрывам у воды) на целые километры. Горельников очень мало. На месте грозовой ночевки была очень странная глина, похожая на урановую, от нее на болотниках сияет радуга...
17 августа. Меня догнали двое ребят из группы Юры. Окончательно определившись с рекой (Несьеган, а ранее Катвой), я узнал, что Юра с товарищем на Кемпаже, пойдут на байдарках вниз завтра или послезавтра, так и не дождавшись меня.
Ребята посоветовали сделать весло, чем я и занялся, потеряв, в сущности, день. От шеста уже толку не было. Весло сперва получилось короткое, пришлось удлинить, сделав вставку.
Уже темнеет. Поставил палатку, постелив под нее лапник. Холодно, и комаров нет. Сижу у костра, слушаю тайгу. Через день буду в Овгорте».
Итак, Софьины горы пройдены. Убедился ли я в правоте легенды, утверждающей, что там живут менквы? Нет, конечно. Но ощущение этого места появилось, а это уже немало наряду с новыми фактами и свидетельствами очевидцев. А тут еще письмо от Юры Щеглова, которое я получил спустя несколько
