— Последнее, — как можно тверже ответил я. — Не верю я в это. Не одни мы такие умные. И до нас многие наверняка пытались бежать. Вряд ли вышло у многих. Будь у нас наготове лодка, другое дело. А так… Поймают — еще хуже будет.
— Смотри, как бы потом не пришлось пожалеть, — не предвещающим ничего хорошего тоном ответил Гриф.
— Все может быть, — заметил я. — И все-таки, шансы на успех слишком малы. Если они вообще есть. Ну, ограбим мы хозяина, а если он раньше времени заметит кражу? К тому же, на ночь нас запирают, а куда убежишь днем?
— Дурак! Стал бы я предлагать безнадегу! — процедил Рдецкий. — Мне с моим опытом виднее.
— Все равно. Не верю — и точка. Очень уж много разных «если». Добром это не кончится. Не здесь, так в море.
— Как хочешь. — Гриф с подчеркнутым безразличием пожал плечами. — Но только заикнись кому о нашем разговоре…
— Само собой. Ничего не слышал, ничего не видел, ни о чем не ведал. У бедного еврея своих забот хватает.
— Правильно, — подтвердил Гриф и неторопливо удалился. Потом, уже вечером, я заметил, как он о чем-то шушукался с долговязым Вовчиком. Меня очень удивил выбор его нового напарника. Владимирцев хоть какими-то единоборствами занимался, но Вовчик! Он даже на роль живых консервов не годится!
Но, как говаривал Лаврентий Павлович, попытка — не пытка. Пусть бегут, если получится. А я лучше попробую дождаться Командора. При его талантах вырваться на волю — пара пустяков. Не бросит же он нас на произвол судьбы!
И снова потянулись дни, нудные и, несмотря на яркое солнце, беспросветные. Тело постоянно ныло от боли, одолевала нарастающая слабость, донимала жара, и лишь бич надсмотрщика не давал мне упасть где-нибудь в тени и лежать там без всяких мыслей. Нашим чернокожим собратьям по несчастью было намного легче, они хоть к солнцу привычные, а мы…
Я поймал себя на том, что меня все чаще охватывает какое-то отупение. Ни мыслей, ни чувств. Даже желания куда-то пропали. Кабанов, Валера, Лена почти ушли из моей жизни и памяти, я больше не тосковал и не думал о них. Я вообще временами переставал думать, а более или менее энергично шевелиться начинал, лишь когда мимо проходил надсмотрщик с бичом. Боли я боялся по-прежнему.
И в тот день, в очередной раз заметив приближение властителя наших израненных спин, я изо всех сил начал делать вид, будто старательно работаю. Беда заключалась в том, что сил почти не осталось. Я на секунду оглянулся посмотреть, долго ли еще горбатиться? Тут-то все и произошло.
Надсмотрщик как раз миновал Вовчика, и тут он прыгнул, обхватил мучителя левой согнутой рукой за шею, а правой, с зажатым в ней предметом, принялся неумело колотить его по груди и животу. Надсмотрщик вскрикнул, попытался вырваться, но после нового удара в живот согнулся. Тогда Вовчик перехватил нож обеими руками и со всей силы вонзил его сверху и сзади в шею.
Работа мгновенно прекратилась. Все стояли и смотрели, что будет дальше. Один Рдецкий медленно и молча направился к Вовчику. Тот выхватил из-за пояса у убитого длинноствольный пистолет, и тут мы увидели бегущего сюда второго надсмотрщика. Очевидно, он услышал крик своего товарища, и теперь мчался на помощь.
Надо отдать Вовчику должное. Он не растерялся, не пустился бежать, а вскинул пистолет навстречу бегущему. Надсмотрщик не смог бы резко увернуться на бегу, и, выстрели Вовчик, судьба его была бы решена, но тут неожиданно вмешался Гриф.
Стоя метрах в четырех позади Вовчика, он вдруг взмахнул рукой и метнул нож в спину своего долговязого компаньона. Бросок оказался удачен. Нож вошел почти по самую рукоять, а Вовчик дернулся, но упал не сразу. Застыл надсмотрщик, застыл и Гриф, и эта немая сцена растянулась на несколько долгих мгновений — как фотография… нет, скорее, как застывший на одном кадре фильм, и это почему-то было мучительно и страшно.
А потом все сдвинулось. Вовчик обернулся, увидел своего убийцу и невероятное удивление, смешанное с яростью, исказило его и без того некрасивое лицо. Он повернулся и с видимым усилием попытался поднять успевшую опуститься руку с пистолетом, но жизнь уже оставляла его, и он мешком повалился на землю, чуть приподнялся и беззвучно выдохнул:
— Сволочь!
И тут же наступила агония. Вовчик несколько раз дернулся, засучил ногами и затих окончательно.
Надсмотрщики (их прибежало еще двое) осмотрели убитых, подобрали оружие, о чем-то коротко переговорили с Рдецким и несколькими ударами бичей вернули нас к работе. Потом приказали неграм унести трупы и удалились, прихватив с собой Рдецкого.
А вечером мы узнали, что Рдецкий назначен новым надсмотрщиком взамен убитого.
И уже на следующее утро Гриф ретиво взялся за дело. По малейшему поводу и без повода он хлестал всех направо-налево, не делая для своих бывших современников никакого исключения. Напротив, нам доставалось больше всех. Гриф как бы подчеркивал, что между нами отныне пролегла пропасть. Впрочем, после вчерашнего точно так же думали и мы.
Ночью, лежа на животах в душном запертом бараке, мы шепотом обсуждали случившееся. Я не выдержал, рассказал о разговорах с Грифом, и все сошлись в одном: он и не думал бежать. Рдецкий оценил вероятность побега и дальнейшие трудности, и вместо этого решил выслужиться перед хозяином. То, что для достижения цели придется лишить кого-то жизни, не имело для него значения. Суда Гриф не боялся — по здешним законам он поступил правильно. Никто ведь не слышал, о чем он шептался с Вовчиком, и доказать что-либо невозможно.
Но Гриф, очевидно, подсознательно ждал от нас каких-то каверз, и при малейшей возможности избивал нашу пятерку (Ардылов был ему недоступен). При этом говорил он исключительно на ломаном английском, и единственными русскими словами, порою слетавшими с его губ, были матерные.
Мы не могли дать ему сдачи. Было очевидно, что тогда Гриф немедленно воспользуется предлогом и забьет смельчака насмерть. Он наверняка специально провоцировал стычку, стараясь побыстрее избавиться от нас. Побоев мы теперь получали столько, что первые дни на плантации казались раем.
Дни слились в один непрерывный кошмар. Мне стало казаться, что я схожу с ума — во всяком случае, реальность воспринималась уже с трудом. Остались лишь два чувства — усталость и боль, остальное ушло на второй план, как нечто несущественное.
А потом Гриф подловил меня, когда я не выдержал и рухнул там, где работал. На крик примчались еще два надсмотрщика. Все трое с бранью исхлестали меня и поволокли во двор, где стоял столб для провинившихся.
Хозяин плантации со всем семейством на несколько дней уехал в город, но в моей судьбе это ничто не могло изменить. Меня раздели до пояса и привязали к столбу, а я с тупым безразличием гадал — забьют ли насмерть сразу, или еще придется мучиться?
— Что, жидовская морда? — по-русски спросил меня подошедший вплотную Гриф. — Небось, жалеешь, что не на ту лошадку поставил? А еще говорят, что все евреи умные. Или ты забыл, кому отказал? Придется тебе хорошенько напомнить.
Внутри меня вдруг что-то вскипело, и я с неожиданной яростью плюнул в ненавистную харю.
— И это тебе тоже зачтется, — пообещал Гриф. — С живого шкуру спущу и солью натру, чтобы не протух раньше времени.
Он зашел мне за спину, и спину немедленно обожгло.
— Тебе это тоже зачтется, скотина! — выкрикнул я из последних сил. — Командор с тебя за все спросит…
Кнут обрушился на меня еще раз, и я прикусил губу от боли. В глазах у меня потемнело.
— — Кто тут меня зовет? — неожиданно послышался откуда-то сзади знакомый голос, и резко добавил по-английски: — Стоять!
Подбежавший ко мне Ширяев несколькими взмахами ножа перерезал веревки, и я смог обернуться.
