раздавались; впрочем, и они вряд ли шли в сравнение с теми, что сейчас звучали с крыши. Достопочтенный, не отследив приближения спасательной партии, явно стремился донести свой голос через бескрайние водные просторы до м атерика — и хочу заметить, что попытки эти были не лишены шансов на успех. У него был такой визгливый кошачий тенор, что я серьезно опасался за свои барабанные перепонки.
Я подумал, что пока он не натрудил голосовые связки, было бы неплохо вклиниться с радостной вестью о том, что помощь близка.
— Эй! — крикнул я, дождавшись паузы.
Э.Б. вывесил голову за край крыши.
— Эй! — завопил он, вращая головой во все стороны — кроме нужной, естественно.
— Э-эй!
— Э-эй!
— Э-э-эй!
— Ох, — сказал он, заметив, наконец, меня.
— Ясное дело, — ответил я, как бы подводя итог беседе.
Боюсь, к этому моменту наш диалог еще нельзя было назвать осмысленным, хотя в дальнейшем, возможно, мы и договорились бы до чего-нибудь стоящего. Но когда я уже почти вспомнил подходящие слова, раздалось зловещее шипение, из кустов слева вдруг выскочило нечто крупное, белое и резвое — и я, соображая быстрей, чем когда-либо, взмыл как вспугнутый фазан и, влекомый любовью к жизни, полез на стену.
Что-то шлепнуло о стену дюймом ниже правой лодыжки, окончательно утвердив меня в правильности моего поступка. Тот парень, что сквозь альпийские снега и льды волок хоругвь с дурацким девизом «Все выше!» — вот кто был Бертраму примером для подражания.
— Берегитесь! — вскрикнул г-н министр.
Именно этим я, собственно, и занимался.
Создатель Октагона, должно быть, предвидел подобные кризисные ситуации — иначе откуда бы взялись такие удобные выемки в стене? Одним словом, вскоре я уже сидел на крыше рядом с Э. Б., разглядывая лебедя. Этот экземпляр, из числа самых крупных и склочных, каких мне только доводилось встречать, стоял внизу, изогнув шею водопроводным шлангом. Кусок кирпича, пущенный вдумчивой рукой, должен был угодить ему в точности по мидель-шпангоуту.
Я сделал бросок — один из удачнейших в своей жизни!
Дост. Э., похоже, не разделял моего ликования.
— Не задирайте его!
— Интересно, кто кого задирает? — осведомился я.
Лебедь выдвинул еще восемь футов шеи и воспроизвел нам звук, с которым струя воды вырывается из дырявого шланга. Дождь по-прежнему — как бы это сказать — клокотал неописуемой яростью. Я пожалел, что от возбуждения, характерного для забегов по отвесной стене, я выронил дождевик, предназначавшийся для собрата по насесту. У меня даже мелькнула мысль предложить ему свой, но голос разума взял верх.
— Близко он к вам подобрался? — полюбопытствовал я.
— Я был на волосок от серьезных проблем, — ответил мой компаньон, с нескрываемым отвращением глядя вниз. — Пришлось предпринять ряд телодвижений.
Филмер, человечек весьма расплывчатой комплекции, выглядел так, словно его заливали в одежду, и он не успел сказать официанту «стоп!». Вид его, как вы понимаете, будил во мне самые радостные эмоции.
— Не вижу причин для веселья, — недовольный взгляд Достопочтенного Э. переместился на меня.
— Прошу прощения.
— Я мог получить серьезные увечья! — не унимался он.
— Как вы смотрите на то, чтобы еще разок запустить в эту птицу кирпичом?
— Ни в коем случае! Это только разозлит его.
— А что бы, собственно, его и не позлить? Непохоже, чтобы это существо всем сердцем стремилось вникнуть в наши трудности.
Но Э. Б. уже перешел к другому аспекту.
— Не представляю себе, как могла уплыть моя лодка? Я надежнейшим образом привязал ее к ивовому пню.
— Феноменальная история, — поддакнул я.
— Я склоняюсь к мысли, что некий негодник сознательно отвязал ее.
— О, мне кажется, нет, вряд ли, скорей всего. Ведь вы бы их заметили!
— Вовсе нет, мистер Вустер, — эти кусты надежно укрывают от взглядов. А кроме того, необычайно теплый полдень навевал сонливость, и оказавшись на острове, я сразу же задремал.
На мой взгляд, предмет для размышлений он выбрал не самый подходящий, так что я счел за благо сменить тему.
— Довольно-таки сыровато, э?
— Для меня это, боюсь, уже не новость, — ответил Э.Ф. противным голосом. — Благодарю вас, однако, за ту чуткость, с которой вы сообщили мне об этом.
Заподозрив, что светская беседа о погоде не находит отклика в сердце Филмера, я решил затронуть тему «Жизнь и повадки птиц центральной Англии».
— Вы никогда не замечали, — начал я, — что брови лебедей как бы сходятся к переносице?
— Что касается лебедей, — отозвался Достопочтенный, — то мне представилась прекрасная возможность узнать об этих птицах несколько больше, чем хотелось бы.
— Может быть, именно из-за бровей они и выглядят такими раздраженными?
— Раздражительность, на которую вы столь деликатно намекаете, я имел счастье испытать на себе.
— Вот ведь странно, — я все больше проникался предметом обсуждения, — какой тяжкий отпечаток накладывает семейная жизнь на характер лебедей…
— Вы не будете так любезны переключиться с лебедей на что-либо иное?
— Нет, но в самом деле — смотрите, как интересно! Взять, например, нашего закадычного приятеля — ну, этого, который под стеной… Наверняка в нормальной ситуации он просто миляга-парень — ведь лебедь совершенно мирная, хочу вам сказать, живность. Но стоило его маленькой женушке свить гнездо…
И тут меня вдруг осенило. Хотите верьте, хотите нет — за всей этой суматохой и светскими беседами я напрочь забыл о самом важном! Мы тут сидим на крыше в безвыходном положении, а в глубоком тылу болтается без дела могучий мозг, способный за пару минут изобрести дюжину вариантов успешного разрешения наших мелких неурядиц! Нам и нужно-то всего лишь воззвать к его единодушной поддержке.
— Дживс! — возопил я.
— Сэр? — почтительно донеслось из бескрайних просторов.
— Мой слуга, — пояснил я Достопочтенному. — Существо бесконечной прозорливости и изобретательности. Джи-ивс!
— Сэр?
— Я сижу на крыше.
— Очень хорошо, сэр.
— Брось свое «очень хорошо»! Что ты нашел здесь хорошего? Местность кишит лебедями!
— Я займусь этим немедленно, сэр.
Я обернулся к Достопочтенному Ф. и в проявлениях восторга зашел так далеко, что хлопнул его по спине, ощутимо напоминавшей мокрую губку.
— Все в порядке. Дживс идет на помощь.
— Чем он способен помочь?
