как вдруг услышал, что кто-то поворачивает дверную ручку.
Я подкрался к двери и прижал губы к замочной скважине:
— Кто там?
— Это я, сэр. Дживс.
— А, Дживс, привет.
— Кажется, дверь заперта, сэр.
— Вам правильно кажется, Дживс, так оно и есть. Меня запер папаша Бассет и ключ унес с собой.
— Что это значит, сэр?
— Я арестован.
— Не может быть, сэр.
— Что вы сказали?
— Я сказал: «Не может быть, сэр».
— Вы так считаете? Еще как может. Увы. Сейчас все расскажу.
Я сделал precis[23] того, что здесь произошло. Слышно было плохо, мы говорили через дверь, но, мне кажется, рассказ вызвал множество сочувственных комментариев.
— Ужасная незадача, сэр.
— Хуже не придумаешь. А какие новости у вас, Дживс?
— Я пытался разыскать мистера Спода, сэр, но он пошел погулять по окрестностям. Без сомнения, скоро вернется.
— Бог с ним, он нам больше не нужен. События развивались с такой скоростью, что Спод ничего уже не мог бы сделать. Что-нибудь еще разузнали?
— Перебросился словечком с мисс Бинг, сэр.
— Я бы сам не прочь переброситься с ней словечком. Что эта особа сказала вам?
— Мисс Бинг, сэр, находилась в чрезвычайном расстройстве, сэр Уоткин Бассет запретил ей думать о браке с преподобным мистером Пинкером.
— Боже милосердный! Но почему, Дживс?
— У сэра Уоткина Бассета возникли подозрения относительно той роли, которую сыграл мистер Пинкер в инциденте с коровой, позволив ее похитителю скрыться.
— Почему вы говорите «похитителю»?
— Из осторожности, сэр. И у стен есть уши.
— Ага, понимаю. Очень мудро с вашей стороны, Дживс.
— Благодарю вас, сэр.
Я принялся размышлять о том, что узнал от Дживса. Да, этой ночью в Глостершире не одно сердце истекает кровью. Меня кольнула жалость. Хоть я и вляпался в эту абракадабру по вине Стиффи, я не желал вздорной девице зла и сочувствовал ей в этот горестный час.
— Итак, он разбил жизнь не только Гасси и Мадлен, но также Стиффи и Пинкеру. Старый хрен уж очень разошелся нынче, вы согласны, Дживс?
— Как не согласиться, сэр.
— И, как я понимаю, ничем беде помочь нельзя. Вы не можете что-нибудь сочинить?
— Нет, сэр.
— А если вспомнить о беде, в которую попал я, вам пока не пришло в голову, как меня вызволить?
— Пока ясного плана нет, сэр. Но я обдумываю одну идею.
— Думайте, Дживс, хорошенько думайте. Не жалейте мозгов.
— Сейчас пока все очень туманно.
— Наверно, в вашем плане нужна большая тонкость?
— Именно, сэр.
Я покачал головой. Конечно, зря старался, не видел он меня через стенку. Однако ж все равно покачал.
— Дживс, у нас нет времени плести хитроумные интриги и проявлять змеиное коварство. Нужно действовать быстро. И вот о чем я подумал. Мы с вами давеча вспоминали, как сэра Родерика Глоссопа заточили в теплицу, а полицейский Добсон охранял все выходы. Не забыли, какую спасательную операцию придумал папаша Стокер?
— Если я не ошибаюсь, сэр, мистер Стокер выдвинул идею о физическом нападении на полицейского. «Огреть его по башке лопатой!» — кажется, так он это сформулировал.
— Совершенно верно, Дживс, именно эти слова он и произнес. И хотя мы отвергли его идею, сейчас мне кажется, что он проявил немного грубоватый, но крепкий и надежный здравый смысл. Эти простые, выбившиеся из низов люди идут прямо к цели, не отвлекаясь ни на что второстепенное. Полицейский Оутс сторожит меня под окном. Связанные простыни по-прежнему у меня. Я легко могу привязать их к ножке кровати или еще к чему-нибудь. Если вы найдете лопату и...
— Боюсь, сэр...
— Ну же, Дживс. Сейчас не время для nolle prosequis. Знаю, вы любите действовать тонко, но поймите, сейчас это не даст толку. Сейчас только лопата и поможет. Можете подойти к нему, затейте разговор, держа лопату за спиной, чтоб он не видел, и, дождавшись психологически удобного...
— Прошу прощения, сэр. По-моему, сюда идут.
— Так поразмыслите над тем, что я сказал. Кто идет сюда?
— Сэр Уоткин и миссис Траверс, сэр. По-моему, они хотят нанести вам визит.
— А я-то мечтал, что меня долго не будут тревожить. Но все равно, пусть войдут. У нас, Вустеров, для всех открыта дверь.
Но когда дверь отперли, вошла только моя тетушка. Она направилась к своему любимому креслу и всей тяжестью плюхнулась в него. Вид у нее был мрачный, ничто не пробуждало надежды, что она принесла благую весть, что-де папаша Бассет, вняв доводам разума, решил отпустить меня на волю. Но, черт меня подери, именно эту благую весть она и принесла.
— Ну что же, Берти, — сказала она, немного погрустив в молчании, — можешь складывать свой чемодан.
— Что? — Он дал задний ход.
— Как, задний ход?
— Да. Снимает обвинение.
— Вы хотите сказать, меня не упекут в кутузку?
— Не упекут.
— И я, как принято говорить, свободен как ветер?
— Свободен.
Возликовав в сердце своем, я так увлекся отбиванием чечетки, что прошло немало времени, пока я наконец заметил: а ведь кровная родственница не рукоплещет моему искусству. Сидит все такая же мрачная. Я не без укора посмотрел на нее. — Вид у вас не слишком довольный.
— Ах, я просто счастлива.
— Не обнаруживаю симптомов означенного состояния, — сказал я обиженно. — Племяннику даровали помилование у самого подножья эшафота, можно было бы попрыгать и поплясать с ним.
Тяжелый вздох вырвался из самых глубин ее существа.
— Все не так просто. Берти, тут есть закавыка. Старый хрен выставил условие.
— Какое же?
— Я должна уступить ему Анатоля.
На меня напал столбняк.
— То есть как — уступить Анатоля?
— Да, милый племянник, такова цена твоей свободы. Негодяй обещает не выдвигать против тебя
