Эдмонд Гамильтон
Звездный молот
ГЛАВА 1
Вы обычный человек, нормальный индивидуум. Вы живете обычной жизнью в обычном мире. И вдруг за один день, за несколько часов одного дня все вокруг вас рушится, расползается, как промокашка под дождем, и вы открываете, что шагнули прямо отсюда в бездонные черные глубины космоса, не имеющего ни начала, ни конца, ни одной знакомой истины — соломинки, за которую можно было бы зацепиться.
Именно это и случилось с Нейлом Бэннингом. Ему исполнился тридцать один год, он работал коммивояжером нью-йоркского издателя, был здоров, хорошо сложен и доволен своей работой. Он ел три раза в день, был недоволен налогами и временами подумывал о женитьбе. Но все это было до его поездки в Гринвилль.
Все получилось совершенно случайно. Деловая поездка по западному побережью, осознание того факта, что поезд всего в сотне миль от места, где прошло его детство, и внезапное сентиментальное решение. Три часа спустя ярким весенним днем Нейл Бэннинг вышел из вагона в маленьком городке штата Небраска.
Он взглянул на голубую равнину неба с пятнышками облаков на ней, перевел взгляд на широкую сонную главную улицу и улыбнулся. Ничего не изменилось. Такие городки, как Гринвилль, неподвластны времени.
Возле вокзала стояло одинокое такси. Водитель, скуластый молодой человек, с неописуемой кепкой на затылке, положил багаж Бэннинга в машину и спросил:
— В отель «Эксельсиор», мистер? Это лучший.
— Отвезите туда багаж. Я пройдусь пешком, — ответил Бэннинг.
Молодой человек посмотрел на него:
— В любом случае платите пятьдесят центов. Прогулка у вас выйдет длинная.
Бэннинг заплатил водителю:
— И все-таки я пойду пешком.
— Деньги ваши, мистер, — пожал плечами водитель, и машина отъехала.
Бэннинг зашагал по улице, а свежий ветер прерии трепал полы его пальто.
Бакалейная лавка, дом лесозаготовительной компании, железоскобяные изделия старого Хортона, парикмахерская Дела Паркера. Тяжеловесный параллелепипед мэрии. На молочной закусочной появилась новая реклама — колоссальное изображение конусообразного стаканчика мороженого, а Хивэй-гараж стал больше: добавился участок, заполненный сельскохозяйственной техникой.
Бэннинг шел медленно, растягивая время. Встречные смотрели на него с дружелюбным любопытством жителей Среднего Запада, и он сам вглядывался в их лица, но ни одно не показалось знакомым. Да, десять лет отсутствия — это много. Однако должен же встретиться хоть один знакомый, должен же хоть кто-то поприветствовать его в родном городе! Десять лет — это все-таки не так уж много.
Он повернул направо у здания старого банка и пошел вниз по Холлинз-стрит. Два больших, редко застроенных квартала. Дом-то, во всяком случае, должен стоять по-прежнему.
Дома не было.
Бэннинг остановился, огляделся по сторонам. Все верно. То же самое место, и дома по обеим сторонам улицы точно такие, какими он запомнил их, но там, где должен был бы стоять дом его дяди, не было ничего, кроме заросшего сорняками пустыря.
«Сгорел, — подумал он. — Или перенесли на другое место».
Но сам с беспокойством чувствовал, что здесь что-то не так. Дом не так-то просто стереть с лица земли. Всегда что-нибудь остается: груда булыжника в том месте, где засыпан подвал, контуры фундамента, следы старых дорожек, деревья и цветочные клумбы.
Здесь же ничего похожего — лишь заросший сорняками пустырь. Казалось, здесь никогда и не бывало ничего другого. Бэннинг огорчился — дом, в котором ты вырос, становится частью тебя самого, это центр вселенной твоего детства. Слишком много воспоминаний связано с ним, чтобы можно было легко смириться с потерей. Но кроме огорчения он чувствовал и недоумение, смешанное со странным беспокойством.
«Грегги должны знать, — подумал он, направляясь к соседнему дому и поднимаясь по ступенькам крыльца. — Если только они все еще живут здесь».
На стук из-за угла, с заднего дворика, вышел незнакомый старик, розовощекий веселый маленький гном, держащий в руках садовую мотыгу. Он был не прочь поговорить, но, похоже, совершенно не понимал вопросов Бэннинга. Продолжая покачивать головой, он наконец сказал:
— Ты ошибся улицей, парень. Здесь поблизости никогда не жил никакой Джесс Бэннинг.
— Это было десять лет назад, — объяснил Бэннинг. — Наверное, до вашего приезда сюда…
Старик перестал улыбаться:
— Послушай, я Мартин Уоллес. Я живу в этом доме сорок два года, спроси кого угодно. И я слыхом не слыхивал о каком-то Бэннинге. К тому же на этом пустыре никогда не было дома. Я-то уж знаю. Этот участок — мой.
Холодок неподдельного страха коснулся Бэннинга.
— Но я жил в доме, который там стоял! Я провел в нем все свои мальчишеские годы, он принадлежал моему дяде. Вас тогда здесь не было, а тут жили Грегги, у них была дочь с двумя соломенного цвета «поросячьими хвостиками» на голове и мальчик по имени Сэм. Я играл…
— Слушай, — прервал старик. Вся его дружелюбность исчезла, теперь он выглядел наполовину рассерженным, наполовину встревоженным. — Если это шутка, то она не смешная. А если ты не шутишь, значит ты или пьяный, или сумасшедший. Убирайся!
Бэннинг глядел на старика и не двигался.
— Как же так, — сказал он, — вот и яблоня — на краю вашего участка, — я упал с нее, когда мне было восемь лет, и сломал запястье, такие вещи не забываются.
Старик выронил мотыгу и попятился в дом.
— Если ты не уберешься отсюда через де, о секунды, я вызову полицию. — С этими словами он захлопнул дверь и запер ее изнутри.
Бэннинг свирепо смотрел на дверь, злясь на себя из-за того, что холодные иглы страха стали острее и вонзались в него все глубже.
— Этот старый маразматик просто свихнулся, — пробормотал он и снова посмотрел на пустырь, а потом на большой кирпичный дом напротив и направился к нему. Он помнил, что дом был очень хорошим, под стать людям, жившим в нем. Там жили Льюисы, и у них тоже была дочь, с которой он ходил на танцы, ездил на пикники, работал на сенокосе. Если они по-прежнему живут здесь, то должны знать, что же случилось.
— Льюисы? — переспросила крупная краснолицая женщина, отворившая дверь на звонок. — Нет, Льюисы здесь не живут.
— Десять лет назад! — с отчаянием произнес Бэннинг. — Здесь тогда жили они, а там, где теперь пустырь — Бэннинги.
Женщина удивленно посмотрела на него:
— Я сама живу тут шестнадцать лет, а до того жила в том сером доме, вон, третий отсюда. Я в нем родилась. И здесь никогда не жили ни Льюисы, ни Бэннинги. А на пустыре никогда не было дома.
Она больше ничего не сказала. Молчал и Бэннинг. Тогда она пожала плечами и закрыла дверь. Бэннинг еще некоторое время смотрел на закрытую дверь, готовый грохнуть в нее кулаками, разнести в щепки, схватить краснолицую женщину и потребовать объяснений, что это значит: ложь, безумие или еще
