Я, признаться, сроду и не слыхивал таких звонков. «Че ловек упал в реку! Моя кузина!» – кричал он. Мы все бежать, он за нами. У нас были багры и канаты, да что в них толку. Подоспела полиция, потом пожарные, они взяли где-то лодку, спустили лодку на воду и давай ша рить вместе с нами. Но в первый день мы ее не нашли, а нашли мы ее через день. Большое несчастье, ничего не скажешь.
– Ты говоришь, что сюда приезжал капитан, ее муж?
– Да, приезжал. Сам понимаешь, как он горевал. И не только он, мы все горевали. Инженер чуть не рех нулся с горя, так говорили у нас в отеле, а когда капитан приехал, инженер спешно уехал вверх по реке прове рять сплавные работы, потому что не мог больше гово рить об этом ужасном несчастье.
– Значит, капитан не повидал его?
– Нет. Кхм-кхм. Откуда мне знать, – отвечал рас сыльный и поглядел по сторонам. – Я ничего не знаю, и не мое это дело.
По этим уклончивым ответам я понял, что он все знает. Впрочем, это уже не имело значения, и я не стал его выспрашивать.
– Ну, спасибо за компанию, – сказал я и дал ему малую толику денег на зимнюю куртку или другую обновку. Я простился с ним, я хотел побудить его вер нуться.
Но он решил проводить меня еще немного. И, чтобы я не отсылал его, сказал вдруг, что да, что капитан успел повидать инженера. Добрая и простая душа, из кухонной болтовни горничных он понял, что с этой ку зиной, которая приезжала к инженеру, дело обстоит не совсем ладно, но больше он не по н ял ничего. Зато он лично проводил капитана вверх по реке и помог ему найти инженера.
Капитан хотел во что бы то ни стало повидаться с инженером, рассказывал он, ну я и повел его. «Инте ресно, за какими работами наблюдают, когда река вста ла?» – спрашивал меня капитан по дороге. «И сам не знаю,– отвечал ему я. Шли мы целый день до вечера. Может, он в этой сторожке, сказал я, потому что слы шал раньше, что и сплавщики его там ночуют. Капитан не велел мне идти за ним и приказал подождать. А сам вошел в сторожку. Через несколько минут, не боль ше, он вышел оттуда вместе с инженером. Чего-то они сказали друг другу, мне не слыхать было, потом я вдруг вижу, как капитан замахнулся – вот так – и врезал инженеру, тот даже шлепнулся на землю. Вот, должно быть, здорово в голове загудело. Думаешь, все? Как бы не так! Капитан сам поднял инженера с земли и еще раз врезал ему. А потом вернулся ко мне и гово рит: „Ну, пошли домой“.
Я погрузился в размышления. Мне показалось стран ным, отчего рассыльный, человек, который не имел не другов и ни к кому не питал вражды, не пришел на помощь инженеру. Он даже и рассказывал мне об этой сцене без всякого неудовольствия. Должно быть, инже нер и с ним показал себя скупердяем, ни разу не дал на чай за услуги, а только командовал да насмехался, словом, был щенок щенком. Да, пожалуй, так! Ведь теперь ревность не мешала мне правильно судить.
– Вот капитан, тот не скупился на чаевые, – так завершил рассыльный свой рассказ.– Я все долги заплатил с его денег, ей-богу.
Избавившись наконец от своего спутника, я перешел через реку – на сей раз лед оказался достаточно проч ным. Я вышел на проезжую дорогу. Я шел и думал над словами рассыльного. Сце н а у сторожки – что она мог ла означать? Она доказывает только, что капитан боль шой и сильный мужчина, а инженер – плохонький спортсмен с толстым задом. Но капитан – офицер, – не эта ли мысль им руководила? Может быть, им руко водили прежде и другие мысли, пока время не ушло, откуда мне знать? Его жена утонула в реке, и капитан волен делать теперь все, что угодно, ее это не воскресит.
А если даже и воскресит, что с того? Не была ли она рождена для своей судьбы? Супруги честно пытались склеить трещину и потерпели неудачу. Я помню, какой была фру шесть-семь лет назад. Она скучала и порой влюблялась на миг, то в одного, то в другого, но оста валась верной и нежной. А время шло. У нее не было ни каких занятий, но зато было три горничных; у нее не бы ло детей, но зато был рояль. А детей у нее не было.
Жизнь может позволить себе и такую расточитель ность.
Мать и дитя вместе ушли на дно.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Странник играет под сурдинку, когда проживет пол века. Тогда он играет под сурдинку.
А еще я мог бы сказать это иначе:
Если он слишком поздно вышел осенью по ягоды, значит, он вышел слишком поздно, и если в один пре красный день он чувствует, что у него нет больше сил ликовать и радоваться жизни, в этом может быть по винна старость, не судите его строго! К тому же для постоянного довольства самим собой и всем окружаю щим потребна известная доля скудоумия. А светлые минуты бывают у каждого. Осужденный сидит на телеге, которая везет его к эшафоту, гвоздь мешает ему си деть, он отодвигается в сторону и испытывает облегчение.
Нехорошо со стороны капитана просить, чтобы бог простил его – как сам он ему прощает. Это лицедейство, не более. Странник, у которого не всегда есть пища и питье, одежда и обувь, кров и очаг, испытывает лишь мимолетное огорчение, когда все эти блага ока зываются ему недоступны. Не повезло в одном, по везет в другом. А если даже и в другом не повезет, нечего прощать богу, надо брать вину на себя. Надо подпирать судьбу плечом, вернее – подставлять ей спи ну. От этого ноют мышцы и кости, от этого до срока седеют волосы, но странник благодарит бога за даро ванную ему жизнь, жить было интересно.
Вот как я мог бы это сказать.
К чему все высокие запросы? Что ты заслужил? Бон боньерки со сластями, которых алчет лакомка? Хо рошо. Но разве ты не мог каждый божий день созерцать мир и слушать шелест леса? А шелест леса прекраснее всего, что есть на свете.
В кустах сирени благоухал жасмин, и я знаю человека, который испытывал радостный трепет не толь ко от жасмина, от всего – от освещенного окна, от беглого воспоминания, от самой жизни. Пусть его потом изгнали из рая, но разве он загодя не был вознагражден за свою потерю?
И вот как еще:
Право жить есть такой щедрый, такой незаслуженный дар, что он с лихвой окупает все горести жизни, все до единой.
Не надо думать, будто тебе причитается больше сластей, чем ты получил. Странник отвергает подобный предрассудок. Что принадлежит жизни? Все. Что тебе? Уж не слава ли? Тогда объясни, почему. Не след цеп ляться за «свое», это так смешно, и странник смеется над тем, кто смешон. Помню я человека, который все боялся упустить «свое»; он начинал растапливать свою печь в полдень, а разгоралась она к вечеру. И человек боялся покинуть тепло и лечь в постель, он сидел всю ночь, а другие вставали поутру и грелись у огня. Я говорю об одном норвежском драматурге.
Я неплохо постранствовал по дням своей жизни, и вот я поглупел и отцвел. Но до сих пор нет во мне присущего всякому старцу убеждения, будто теперь я стал мудрее, чем был некогда. Надеюсь, что мудрость так и не осенит меня. Мудрость есть признак одряхления. Когда я благодарю бога за жизнь, то причиной тому не высшая зрелость, которая приходит вместе со старостью, причиной тому любовь к жизни. Старость не дарует зре лости, старость не дарует ничего, кроме старости.
Я слишком поздно вышел по ягоды, но все равно я завершу путь. Я доставлю себе это маленькое удоволь ствие в награду за летние труды. Двенадцатого декабря я достиг своей цели.
Я мог бы задержаться среди людей, нашлось бы и для меня что-нибудь подходящее, как нашлось для всех, кто решил, что пришло время осесть на землю. Да и Ларс Фалькенберг, мой напарник и товарищ, советовал мне за вести себе вырубку, а на ней жену, двух коров и поросен ка. Это был дружеский совет. Это был глас народа. Далее, вместо одной из коров, я мог бы держать упряжного во ла и тем самым приобрел бы на старости лет средство пе редвижения. Но ничего не вышло, совсем ничего. Ко мне мудрость не пришла вместе со старостью, и я пойду к Труватну, в леса, и буду жить в бревенчатой хижине.
Какая в том радость, спросите вы. О Ларс Фалькенберг и все остальные, не тревожьтесь, я договорился с одним человеком, который каждый день будет прино сить мне хлеб.
