даже женятся, но… но они редко, очень редко становятся звездами. А больше всего на свете Танюшка мечтала стать звездой, тщеславие ее было беспредельным, как сама Вселенная. Едва увидев Лизу в офисе модельного агентства, она почему-то сразу решила, что надо держаться этой меланхоличной красавицы. Ее яркая внешность вкупе со спокойным характером и патологическим отсутствием амбиций могли бы стать Таниным пропуском в VIP-мир.
– Да, там много хорошеньких девушек, но мы-то с тобой, мы-то ничем не хуже! – горячо убеждала Танечка. – А значит, у нас точно такой же шанс.
– Хорошо, допустим, мы приедем. И где мы будем жить? И главное – на что? В Москве получить работу модели гораздо сложнее, чем здесь.
– Положись на меня, – заговорщицки подмигнула Танюшка, – я уверена, не пройдет и одного дня, как мы найдем какого-нибудь безобидного лоха, который и поселит нас к себе, и денег даст.
Танечка оказалась права. В первый же московский вечер, в первом же баре они познакомились с трогательно прыщавым щуплым типом в пестрой футболке Москино, который называл себя Полем. Он выглядел и вел себя как классический девственник: краснел, потел, с трудом подбирал слова, пытался шутить, срывался на фальцет. Казалось, он не мог поверить своему счастью – им заинтересовались две такие девушки! Его ищущий взгляд останавливался то на блестящих Танюшиных губах, то на пышном Лизином бюсте. Естественно, когда Таня ненароком обмолвилась, что они еще не забронировали гостиницу, Поль пригласил их к себе. Он жил в пропахшей быстрорастворимой лапшой и грязными носками однушке на самой окраине города.
– Какой ужас, – едва слышно шепнула Лиза. – Мы не можем здесь жить.
– Это ненадолго, – так же тихо ответила Танюшка. – Мы уберемся отсюда при первой же возможности. А сейчас у нас нет выбора.
Они прожили у прыщавого Поля полтора месяца, и все это время Танечка умело держала его на минимально возможном расстоянии, а он искренне верил, что хорошенькая блондиночка и невероятно красивая брюнетка желают его так же сильно, как и он их, но обстоятельства, черт бы их побрал…
Тем временем девушки зря времени не теряли. Хрупкая Таня, как бульдозер, шла на таран. Обзвонила все кастинг-центры, умудрилась организовать встречи со всеми более-менее заметными продюсерами. Видимо, в ней погиб великий менеджер, потому что своего она все-таки добилась.
Ровно через полтора месяца их московской жизни на свет появилась новая девичья группа «Рок и Поп». Их первый клип вовсю крутился на музыкальных каналах, иногда их приглашали участвовать в сборных концертах, но до настоящей популярности было ох как далеко.
Телефонный звонок Поля застал ее в ванной. Танюша принимала «ванну Афродиты» – это когда капризная красавица растворяет в хлорированной водичке несколько пакетов сухого молока и верит, что эта нехитрая процедура приблизит ее красоты к каноническим стандартам. На прикрытых Танечкиных веках лежали прохладные огуречные дольки, кожу ее покрывал толстый слой темно-бурой массы, которая, несмотря на исходивший от нее отвратительный аромат рыбного рынка, стоила двести долларов за крошечную баночку.
Танюша любила ухаживать за собой. Никто не догадывался, что ей уже двадцать восемь лет – для ее профессии практически старость. Белокурая, смешливая, ясноглазая и белозубая, она выглядела как невинная и неопытная первокурсница.
– Дело есть, – услышала она голос давнего знакомого. – Можешь срочно приехать в «La-La»? Вместе с Лизкой?
– Я занята, – лениво протянула она. – А Лизка на уроке вокала. Голос шлифует. Как будто бы в опере петь собирается. А нам все равно без фанеры петь никогда не дадут.
– И правильно сделают, – рассмеялся Поль, вспомнив, как противно Танечка подвывает на верхних нотах. – Здесь один человек хочет с тобой познакомиться.
Она задумчиво помолчала. За несколько лет выживания на задворках московского шоу-бизнеса она усвоила способ, которым девица вроде нее легко может заработать на новые сапоги. В рейтинге столичной красоты не последнее место занимала смазливая девчонка, чьи песни скачивают на свои мобильники малолетки. Пока ты не звезда, много зарабатывать пением не представляется возможным. Продюсер ворчал, что пока от них одни расходы. Хорошо еще, что одеждой обеспечивал, оплатил абонемент в салон красоты и каждый месяц выдавал немного наличных. Принципиальная Лиза еще как-то умудрялась сводить концы с концами, но у Танюши были запросы выше и характер авантюрнее. «Это не проституция», – говорила она себе самой. Все этим занимаются – в той или иной форме. Это даже считается в некотором роде престижным. А ее клиенты боятся огласки еще больше, чем она сама, так что разоблачение ей не грозит. Ну а даже если кто-нибудь узнал бы – это добавит в ее образ перчинку порока. Скандал поднимет ее гонорарную ставку и из периферийной звездочки сделает ее той-о-которой-сплетничают-в-метро.
– Что за человек?.. Я вообще ванну принимаю.
– Тебе понравится, – с усмешкой пообещал Поль. – Так что ноги в руки, крась ресницы, лови тачку и дуй сюда.
– Вообще-то деньги мне сейчас не помешают… Собиралась смотаться в Грецию за шубкой. А сколько он предлагает?
Обычно Танюше платили от пятисот до тысячи евро за один визит.
– Деньги? – расхохотался Поль. – Кто тебе сказал, что он вообще собирается тебе заплатить? Скажи спасибо, что с тебя денег за это знакомство не возьмут. А то многие были бы рады раскошелиться.
От такой наглости она на минуту онемела.
– Тань, это Даев, – понизив голос, сообщил Поль.
– Кто? – не поверила она.
– Давид Даев.
– Ты там грибов объелся, что ли? С какой стати Давиду Даеву покупать себе поп-звезд?
– Ты не расслышала? Он никого не покупает. Он зовет тебя в гости… Ты же сама говорила, что он тебе нравится? Неужели не хочешь посмотреть на него поближе?.. Кстати, он сказал, что ты гораздо красивее Лизы.
– Да?
– Так ты приедешь?
– Ну не знаю… Как-то это все неожиданно.
– Ну и черт с тобой. Тогда я позвоню Катьке из «Белых медведиц».
– Этой овце? – презрительно усмехнулась Танюша. – То-то она обрадуется. У нее же прыщи на спине и брекеты… Ладно, ждите. Только мне надо волосы высушить…. А ты меня точно не разыгрываешь?
– Приезжай как есть, не надо ничего сушить. Ты не будешь разочарована.
Вот такое гипнотическое действие оказывал Давид Даев на всех женщин без исключения. Большинство из них готовы были идти на звук его имени, как крысы за трелью волшебной дудочки.
На звук его имени – а что уж говорить о тех случаях, когда на периферии их зрения появлялся он сам?
Иногда Насте Прялкиной казалось, что жизнь ее катится под откос, как снежная лавина. Унылая схема ее бытия – «дом – работа – дом» – не хотела уживаться с темпераментом двадцатилетней здоровой девушки, заточенной в невидимую тюрьму обстоятельств.
В наследство ей достался спокойный тихий нрав, она была склонна скорее смириться, чем бушевать и бунтовать.
Работа успокаивала. Свою работу Настя любила. У нее был природный кулинарный талант, ей не надо было соблюдать строгие схемы, обращаться к справочникам, выверять ингредиенты. Процесс приготовления пирожных в ее исполнении выглядел как алхимическое таинство. Точно ведьма, она порхала над сковородками и кастрюлями, добавляла на глазок то меду, то лимонного сока, плавила сахар, ловкими выверенными движениями взбивала яичные желтки. Ее блинчики были тонкими, как сложносочиненное кружево, а безе – воздушными и таяли во рту. Люди толпились в очереди за ее фирменными медовыми пирожными. Однажды хлебнувший виски британский турист заплатил ей сто долларов за торт. Настя отказывалась, уверяла, что стоит ее стряпня куда дешевле, сто двадцать рублей, бежала за ним, пыталась запихнуть банкноту в его карман. На них смотрели люди, Насте было неловко, она знала, что завтра инцидент будет обсуждать весь город, и в извращенной интерпретации местных кумушек она, вечный козел отпущения, будет выглядеть не в лучшем свете. Но англичанин и слушать ничего не пожелал.
– Девушка, вы просто не представляете, как талантливы, – он нарочно говорил медленно, чтобы Настя понимала. – Если бы вы жили в Лондоне, то легко могли бы устроиться в пятизвездочный ресторан. Кстати, если надумаете, можете мне позвонить, я вам помогу. Просто возмутительно, что такой талант пропадает в глуши, – он сунул в ее вспотевшую от волнения ладошку плотный прямоугольник визитной карточки и быстро зашагал прочь, к одному из белоснежных теплоходов.
Настя работала четыре дня в неделю. Она бы с радостью согласилась и каждый день выходить, но второе место кондитера уже много лет занимала склочная женщина, психика которой была изъедена безрадостной бедностью и давно взбунтовавшейся щитовидкой. Она состояла в каких-то отдаленных родственных связях с владельцем кафе. Ее ни за что бы не уволили. Да и характер у Насти был не тот, чтобы кого-то подсиживать.
Никто не знал, что три бесконечно долгих выходных дня – ее личный ад в миниатюре.
Вот уже лет пять прошло с того дня, когда в руках Настиной мамы впервые оказалась запотевшая от холода бутылка дешевой водки. Сначала она пила потихонечку, «для настроения». Не больше двух крошечных рюмочек в день, после обеда, чтобы радостнее работалось. Настя, в то время еще подросток, не понимала, что происходит и к чему все это может привести. Кажется, ей даже нравилось, что опрокинувшая пятьдесят граммов мама становилась веселой, доброй и как будто бы снова молодой. У нее разрумянивались щеки, красиво блестели глаза, она смеялась, шутила, тормошила Настю, принималась мечтать о том, как они вместе уедут куда-нибудь в Индию, где пахнет морем и тмином, и она, мама, будет рисовать розовое небо и лазоревых слонов, а Настя… Ну и для Насти какое-нибудь дело найдется.
А потом как-то само собою получилось так, что привезенные из Москвы крошечные хрустальные рюмочки перекочевали в старый сундук, а их место заняли более практичные граненые стаканы. Бутылки маме хватало на два дня. Выпивая, она больше не шутила и не мечтала. Она полюбила одиночество и, если Настя пыталась ее расшевелить, огрызалась, раздраженно и зло.
Она распродала все остатки прошлой сытой жизни: хрусталь, столовое серебро, бабушкины золотые украшения, даже плюшевый плед, который в лучшие годы укрывал диван в гостиной, а в худшие – в скомканном виде валялся за печкой. Все это она с остервенением обменивала на самогон или водку.
Напиваясь, она тихо сидела в углу за печкой, где была обустроена ее импровизированная мастерская. Она могла часами смотреть на пустой холст, с сухой кистью в руках. Иногда мама начинала раскачиваться взад-вперед, взгляд ее был устремлен в одну точку, потрескавшиеся бледные губы бормотали что-то бессвязное, экспрессивное, похожее на странную молитву собственного сочинения. В такие минуты Насте становилось страшно. Она подходила к маме, трясла ее за плечо, пыталась напоить сладким чаем, но в ответ слышала лишь тихое: «Отстань!»
В глубине души Настя понимала, что долго так продолжаться не может. Она не выдержит, завянет, зачахнет, и самое обидное, что никто даже не заметит ее отсутствия, кроме, может быть, парочки фанатичных почитателей ее медовых тортиков. Такая жизнь не для нее. Мама сделала свой жуткий выбор и пытается утянуть ее, Настю, за собою на дно.
