— Он видит сон или бредит? — поинтересовался отец Леопольдо.
Санчо сказал:
— Я что-то припоминаю…
— Вы не имеете права жечь мои книги, ваше преосвященство. Умоляю вас, пусть я погибну от меча, но не от булавочных уколов. — Последовала короткая пауза. Затем: — Пернуть, — сказал отец Кихот, — можно и мелодично.
— Боюсь, — прошептал отец Леопольдо, — что он в куда худшем состоянии, чем сказал нам доктор.
— Мамбрино, — послышалось из постели. — Мамбринов шлем. Дайте мне его.
— Что такое Мамбринов шлем?
Санчо сказал:
— Так назывался тазик цирюльника, который надел себе на голову Дон Кихот. Его предок, как он считает.
— Профессору, по-моему, это представляется абсурдом.
— Как и епископу, так что я склонен думать, что это правда.
— Каюсь и прошу, прощения за полбутылку. Я согрешил перед Святым Духом.
— Что он хочет этим сказать?
— Слишком долго объяснять сейчас.
— Человек многому научился от животных: от аиста перенял идею клизмы, от слонов — целомудрие, от лошади — верность.
— Будто читает святого Франциска Сальского, — прошептал отец Леопольдо.
— Нет. По-моему, это из Сервантеса, — поправил их профессор Пилбим, входя в комнату.
На какое-то время воцарилась тишина.
— Он снова заснул, — прошептал отец Леопольдо. — Может быть, когда проснется, он будет чувствовать себя поспокойнее.
— Молчание у него — не признак спокойствия, — сказал Санчо. — Иной раз оно означает смятение духа.
Однако голос, раздавшийся из постели, звучал громко и твердо.
— Я не предлагаю тебе быть губернатором, Санчо. Я предлагаю тебе царство.
— Скажите ему что-нибудь, — попросил отец Леопольдо.
— Царство? — переспросил Санчо.
— Пойдем со мной, и ты обретешь царство.
— Я никогда не расстанусь с вами, отче. Мы для этого слишком долго с вами странствуем.
— Вот такие подскоки, значит, и есть любовь.
Отец Кихот сел в постели и отбросил простыню.
— Вы осудили меня, ваше преосвященство, запретили служить мессу даже приватно. Это позор. А я ведь ничем перед вами не провинился. И я повторю вам в лицо те слова, которые сказал доктору Гальвану: «Пошел он к такой-то матери, этот епископ». — Отец Кихот опустил ноги на пол, пошатнулся, затем обрел равновесие. — Такие подскоки, — повторил он, — значит, и есть любовь.
Он подошел к двери и повозился с ручкой. Затем повернулся и посмотрел сквозь находившихся в комнате так, точно они все трое были стеклянные.
— Нет воздушных шариков, — заметил он с глубокой грустью, — нет воздушных шариков.
— Идите за ним, — сказал отец Леопольдо мэру.
— А не стоит его разбудить?
— Нет. Это может быть опасно. Пусть до конца проживет свой сон.
Отец Кихот медленно и осторожно вышел в коридор и направился к большой лестнице, но, возможно, воспоминание о том, как его несли из церкви, заставило его остановиться. Он повернулся к одной из деревянных раскрашенных фигур — папе или рыцарю? — и совершенно здраво спросил:
— Это путь в вашу церковь?
Казалось, он получил ответ, так как повернулся и, молча пройдя мимо Санчо, на сей раз направился прямиком к внутренней лестнице. И все трое осторожно, чтобы его не потревожить, пошли за ним.
— А что если он свалится с лестницы? — прошептал мэр.
— Разбудить его еще опаснее.
Отец Кихот привел их в большую темную церковь, освещенную лишь месяцем, глядевшим в восточное окно. Он твердым шагом прошел к алтарю и стал читать старинную латинскую мессу, но в каком-то странно усеченном виде. Начал он с возгласа:
— «Et introibo ad altare Dei, qui laetificat juventutem meam» ['Подхожу к алтарю божию, который был мне радостью в моей юности' (лат.)].
— Сознает ли он, что делает? — шепотом спросил профессор Пилбим.
— Это одному богу известно, — ответил отец Леопольдо.
А отец Кихот продолжал быстро читать мессу — опустил послания апостолов, опустил Евангелие, словно стремился быстрее добраться до освящения Даров. «Потому что боится, как бы епископ не прервал его? — подумал про себя мэр. — Или жандармы? Он даже длинный перечень святых от Петра до Дамиана — и тот опустил».
— Когда он обнаружит, что нет ни дискоса, ни чаши, то наверняка проснется, — заметил отец Леопольдо.
Мэр сделал несколько шагов к алтарю. Он боялся, что в момент пробуждения отец Кихот может упасть, и ему хотелось быть рядом, чтобы подхватить его.
— «Кто накануне того дня, когда Он принял страдания, разломил хлеб…» — Казалось, отец Кихот не замечал, что на алтаре не было ни гостии, ни дискоса. Он воздел к небу пустые руки. — «Hoc est enim corpus meum» [сие есть тело мое (лат.)]. — И твердо, без единой запинки дочитал мессу до освящения несуществующего вина в несуществующей чаше.
Когда раздались слова, сопутствующие освящению, отец Леопольдо и профессор по привычке опустились на колени; мэр же продолжал стоять. Он хотел быть наготове на случай, если отец Кихот пошатнется.
— «Hic est enim calix sanguinis mei» [Сие есть чаша крови моей (лат.)]. — Пустые руки округлились в воздухе, как бы охватывая несуществующую чашу.
— Что это — сон? Бред? Безумие? — шепотом вопросил профессор Пилбим.
Мэр еще на несколько шагов приблизился к алтарю. Он боялся отвлечь отца Кихота. Пока он произносит латинские слова, он, по крайней мере, счастлив в своем сне.
За годы, прошедшие с юности, когда мэр учился в Саламанке, он почти забыл мессу. В его голове остались только какие-то ключевые моменты, которые в те далекие времена воздействовали на его чувства. Отец Кихот, видимо, страдал такими же пробелами в памяти — произнося все эти годы почти автоматически, наизусть, слова мессы, он помнил только эти фразы, которые, подобно ночникам в детстве, озаряли темную комнату его привычки.
Так он вспомнил «Отче наш»; оттуда память его перескочила на «Agnus Dei» ['Агнец божий' (лат.)].
— «Agnus Dei qui tollis peccata mundi…» [Агнец божий, что приемлет на себя грехи мира… (лат.)] — Он помолчал и потряс головой. На секунду мэру показалось, что отец Кихот выходит из своего сна. А он прошептал совсем тихо, так что только мэр услышал: — Агнец божий, но ведь козы-то, козы… — И затем перешел к молитве римского центуриона: — «Господь, я недостоин, чтобы ты вошел под кров мой… скажи слово, и выздоровеет слуга твой».
Приближался момент причащения. Профессор сказал:
— Когда он обнаружит, что причащаться нечем, то, безусловно, проснется.
— Не уверен, — откликнулся отец Леопольдо. И добавил: — Я не уверен, проснется ли он вообще.
Несколько секунд отец Кихот молчал. Он стоял, слегка раскачиваясь, перед алтарем. Мэр сделал еще шаг вперед, готовый подхватить его, но тут отец Кихот снова произнес:
