Чувство его всегда было искренним, если даже слова были не совсем канонические [на самом деле строки гимна должны были бы звучать так: «Коль к Нему я прибегну с мольбою, То Господь не отвергнет меня…»].
В темноте слышалось только мое дыхание. Я сложил нож и спрятал к себе в карман. Открыл ли он нож сразу, едва вошел в сад, собираясь убить мистера Висконти? Мне хотелось думать по-другому: он пришел с единственной целью — повидать свою любовь еще раз, прежде чем отказаться от всякой надежды, но, когда он услыхал среди деревьев какое-то движение, он, обороняясь, поспешно вытащил нож и наставил на невидимого врага бесполезное орудие для лошадиных подков.
Я медленно побрел к дому, чтобы как можно осторожнее сообщить новость тетушке Августе. Музыканты на террасе все еще играли, они умаялись вконец и буквально засыпали над своими инструментами. Но когда я вошел в залу, то увидел там одну лишь пару — тетушку с мистером Висконти. Мне вспомнился дом позади «Мессаджеро», где они встретились после долгой разлуки и танцевали между диванами, а проститутки смотрели на них в изумлении. Сейчас они медленно кружились в вальсе и не заметили, как я вошел, — двое стариков, соединенных глубоким, неизлечимым эгоизмом взаимной страсти. Они потушили люстры, и в большой комнате, куда свет проникал лишь с террасы, в простенках между окнами темнели заводи мрака. Они кружились, их лица то исчезали, то возникали снова. На какой-то миг тени придали тетушке обманчиво юный облик, она сделалась той, с отцовского снимка, переполненной счастьем, а в следующую минуту передо мной была старая женщина, которая взирала на мисс Патерсон с такой беспощадной жестокостью и ревностью.
Я окликнул ее, когда она оказалась близко.
— Тетушка Августа!
Но она не отозвалась, ничем не выдала, что слышит меня. Неутомимые в своей страсти, они продолжали танцевать, удаляясь в сумрачную глубину комнаты.
Я сделал несколько шагов вперед, они опять приближались ко мне, и я окликнул ее вторично:
— Мама, Вордсворт там мертвый.
Но она лишь взглянула на меня через плечо партнера и сказала:
— Да, дорогой, все в свое время, а сейчас ты разве не видишь — я танцую с мистером Висконти?
Лампа фотографа разорвала темноту. У меня до сих пор сохранился этот снимок — наша семейная троица застыла на месте, пригвожденная молниеносной вспышкой; видна дыра в верхней челюсти у Висконти, который улыбается мне, как сообщник; я выбросил руку в окаменелой мольбе; а моя мать смотрит на меня с выражением нежности и упрека. Я отрезал еще одно лицо, которого не заметил тогда в комнате с нами, — лицо старикашки с длинными усами. Он опередил меня с вестью. Позднее мистер Висконти уволил его по моему настоянию (моя мать не принимала участия в споре, она сказала, что это дело должны улаживать мужчины), так что Вордсворт остался не вовсе неотомщенным.
Нельзя сказать, однако, что у меня есть время размышлять о бедном Вордсворте. Мистер Висконти не нажил еще состояния, и импорт-экспорт отнимает у меня все больше времени. У нас бывают периоды взлетов и падений, так что фотографии, сделанные во время нашего, как мы называем, великого приема, где запечатлены высокопоставленные гости, не раз оказывали нам услугу. «Дакота» теперь принадлежит нам целиком, поскольку нашего партнера случайно застрелил полицейский из-за того, что тот не умел объясняться на гуарани. И теперь все свободное время я трачу на изучение этого языка. В следующем году дочери начальника таможни исполняется шестнадцать лет, и я женюсь на ней. Союз наш одобрен мистером Висконти и ее отцом. Между нами, конечно, большая разница в возрасте, но она нежное и послушное создание, и теплыми благоухающими вечерами мы читаем с ней вместе Браунинга:
Бог в своих небесах,
И в порядке мир
[цитата из драматической поэмы
Р.Браунинга «Пиппа проходит»; пер. — Н.Гумилев].
