он, конечно, к ней подойдет, и она его узнает, как он оказался на спектакле, если собирался лететь домой. Всего этого он не боялся. Он только всё время вспоминал, как она спросила его, когда он собрался её проводить… Она спросила, слегка наклонив голову: «А зачем?» Этот вопрос он задавал и задавал себе, ответа не было, и он в театр не пошёл.
И без того на него обрушилось слишком много информации: ожило телевидение, и телевизор стал ужасно манящим и невыносимо страшным объектом, цветные журналы, которые он никогда не замечал, вдруг появились, их оказалось очень много, и в них обнаружился скрытый объем, потому что в любом из них могла быть она. Ожили театральные афиши и плакаты. Она была везде, и этого было невыносимо много. А ещё неведомый театр! Он не мог туда пойти и не пошёл.
Он начал пить часов после пяти вечера, и Николай Николаевич должен был быть с ним. Поздно вечером они сидели в каком-то роскошном месте и с ними уже были дамы. Игорь Семенович, что называется, гулял. Он был шумным, рубашка его расстегнулась пуговицы на три вниз, он громко шутил и, казалось, был абсолютно весел. В разгар этого веселья Николай Николаевич имел одну неосторожность…
— Семеныч, дорогой! — сказал он на ухо Игорю Семеновичу очень доверительным шепотом. — Не забывай, тут не Пермь. Мы в Москве, Семеныч! Тебе денег-то хватит на все это…
Планка Игоря Семеновича немедленно рухнула. Он схватил Николая Николаевича за руку со страшной силой. Посуда на столе зазвенела, один высокий бокал упал на пол, и с громким плеском разбился. Это спасло Николая Николаевича от неизвестно каких последствий, но не спасло от другого. Игорь Семенович начал ставить Николая Николаевича на место словами. Он долго, громко и жестоко распекал его. Он самым обидным образом выговаривал ему самые обидные и унизительные вещи. Он припомнил ему все. Он держал Николая Николаевича за руку и смотрел ему в глаза, при этом, никого и ничего вокруг не слышал. Он уничтожал его бесконечно долго. Дамы куда-то исчезли. Как это закончилось, он не мог вспомнить. Глубоко ночью они пили с Николаем Николаевичем в баре гостиницы, и Игорь Семенович, едва шевеля языком, говорил, что Николай Николаевич единственный верный человек, никогда не подводил, и Игорь Семенович его, в свою очередь, никогда не бросит.
В пятницу к обеду Игорь Семенович чувствовал, что в Москве он находиться уже не может. Вся столица, казалось, звучит её голосом. К обеду он уже успел выпить, а за обедом есть почти совсем ничего не смог, зато смог перейти с водки на виски. А потом они с Николаем Николаевичем поехали в аэропорт. Ехали на такси, ехали долго из-за сильных пробок. Игорь Семенович задремал и даже уснул в такси.
В аэропорту они прошли регистрацию на рейс, прошли досмотр и сели в буфете выпивать. Курить там было нельзя, да Игорь Семенович и не курил, он давно бросил. Но за соседним столиком, громко говоря разные плохие слова, сидел и курил выпивший парень. Какая-то женщина сделала ему замечание. Парень отреагировал на это замечание не должным образом. Тогда Игорь Семнович подошёл к нему, вынул у него сигарету изо рта и затушил её, бросив в стакан с каким-то напитком, который тот пил. И пошло, поехало… А рейс задержали.
Но наконец-то они могли улететь из Москвы.
Игорь Семенович шёл от буфета и слушал то, что ему говорил тот парень. Он видел, что парень-то очень молод, и что, наверняка, обижен и людьми и судьбой. Но он при этом чувствовал, подобно подступающей к горлу невыносимой тошноте… он чувствовал, что планка вот-вот упадет. И он даже ощущал то облегчение, которое за этим наступит.
Он подошел к Николаю Николаевичу.
— Семеныч, я же говорил тебе — не ходи, — сказал тот, надевая шапку. — Видишь, как он растявкался. Но он тебя боится, за тобой не пошел. Пусть тявкает, быстрей достукается.
— Пошли, Коля, полетаем, — сказал Игорь Семенович, — и возьми вот эту штуку, пожалуйста.
— Эта штука называется портплед, сколько я могу тебе это говорить, Семеныч.
— Вот и возьми его не в службу, а в дружбу. И усвой, Коля, мне не к чему запоминать, как эта штука называется.
— Ну ладно, пошли, — сказал Николай Николаевич и взял большой портплед в одну руку, а свой портфель в другую.
— И еще мой портфель захвати, пожалуйста, — сказал Игорь Семенович.
Его зрение теряло резкость, и он не мог её восстановить. Остатки нежности, которая явилась ему впервые, разрывали грудь. Глаза слезились и щурились. Он почувствовал, что еще немного, и он не выдержит, что нужно спешить. Из всего гула, которым было заполнено пространство вокруг, он слышал только отвратительный голос. Этот голос доносился оттуда… от буфета.
— А ты, Семеныч? — удивился Николай Николаевич.
— А я?… Ты иди на посадку. Подержи самолет, — медленно и увязая в словах сказал Игорь Семенович. — А я в туалет отойду и приду. Без меня только не улетай.
Он сказал это, развернулся и быстро зашагал на голос.
