– Ты надолго уезжаешь, мама? – невинно поинтересовалась она, но я-то заметила, что вначале дочь покосилась на Адама.
Лишь только примешь какое-нибудь решение и последовательно начнешь его осуществлять, как тебе тут же вставляют палки в колеса. Я пошла к Уле и выложила ей все начистоту, заставив прежде поклясться, что она не обмолвится ни словом моим домашним. И попросила, чтобы она зашла к ним и проверила, как они без меня живут.
– Прости, ты на сколько дней едешь? – невинно спросила Уля. – Ведь уезжая на Кипр, ты не побоялась Тосю оставить одну. Теперь она уже не одна...
Вот именно! Эта Уля ничего не поняла! Пока Тося была одна, я могла быть в ней уверена. А теперь Адам оставался один. И Уля могла бы быть полюбезнее и пригласить его, чтобы он, горемыка, не шлялся одиноко посвету в мое отсутствие. Потому что Тося найдет себе какую-нибудь компанию. А мне бы хотелось, чтобы Адасик не искал себе никакой новой компании.
Остапко заехала за мной утром. Выяснилось, что мы поедем через Вроцлав, потому что у нее там дела. Во Вроцлаве она высадила меня в старой части города, которая оказалась необыкновенно красивой. Я сидела в одиночестве над тарелкой вполне съедобной жратвы, ожидая, пока она решит свои важные вопросы.
Она прибежала, запыхавшись, через три часа. Я успела купить у торговавших на площади мужиков брелки, изготавливаемые глухонемыми: одного металлического мишку, одну Эйфелеву башню и одного маленького рыцаря, – Ты что, сдурела? – Остапко взглянула на мои безделушки с отвращением.
Если бы ей пришлось здесь в одиночестве коротать три часа, она бы тоже кое-что приобрела. Как же иначе я могла объяснить, что вношу свой вклад в развитие их брелочного бизнеса, если они глухие?
Мы сели в машину и поехали. Остапко вела уверенно, даже пила сок за рулем, но разговаривали мы мало, потому что она все время болтала по мобильнику. По-немецки, я в этом языке ну совсем ни бум-бум. Конечно, за исключением Hande hoch2. Но она, как назло, этих слов не произносила. Проехав с комфортом два часа от Вроцлава, мы сделали остановку возле последней в Польше автозаправки. Остапко залила полный бак бензина, и мы отправились в дамскую комнату привести в порядок свои туалеты, потом зашли в продовольственный магазин купить какой-нибудь провизии, потому что неизвестно, сколько придется торчать на границе, затем направились в бар подкрепиться. Сели, поехали. Лес. Огни, шоссе. Вдруг Остапко спросила:
– Ты видела гномов?
Мне стало не по себе. Нельзя нервировать водителя. А водитель тем более не должен выводить из равновесия пассажира, то есть меня. Но самое главное – он не должен нервничать сам.
– Где? – сказала я безмятежно.
– Там были!
– Много?
– Много, я не считала.
Все оказалось куда хуже, чем я предполагала. На шоссе не было ни души, хоть все глаза прогляди. Впереди, на каком-то расстоянии, маячили два красных огонька. И с чего мне, собственно говоря, взбрело на ум с ней ехать?
– Есть хочешь? – спросила я миролюбиво.
– Вот, снова!
– Что снова? – Я старалась не выдать голосом дрожи.
– Ну, гномы! – возмутилась Остапко.
– Соку хочешь? – протянула ей пакетик.
– Ты видела? – нервно воскликнула она. – А теперь видела??
– Конечно, видела. – С сумасшедшими не спорят. Как же я вернусь назад из этого Берлина? Наверное, оттуда ходят какие-нибудь поезда? В кошельке у меня, кроме десяти тысяч, только шестьсот злотых.
– Хороши, правда? – Голос Остапко звучал спокойно.
– Прелесть! – подтвердила я.
– Тебе нравятся? – Остапко отвела взгляд от шоссе и посмотрела на меня с укоризной.
– В общем-то ничего...
– А я их терпеть не могу!
Господи, только бы доехать без неприятностей!
– У тебя есть сигареты? Может, купим, остановимся еще раз?
Я была согласна на все. Только немного дрожали ноги. Лучше бы я поехала с Адамом. Ему не мерещатся гномы.
– Ты что молчишь?
– Я?
Обратно на поезде, и только на поезде, лишь бы добраться до Берлина, все остальное уж как- нибудь образуется.
– О, давай остановимся здесь. – Остапко затормозила. В лучах света дальних фар стали видны олени, Будды, глиняные вазоны и тысячи пластиковых гномов.
– Гномы! – Моя радость не знала границ.
– Так я же тебе говорила, они по всей трассе стоят вдоль шоссе. – Остапко снова посмотрела на меня с упреком.
Мы подъехали к границе. С правой стороны стояли в очереди фуры, слева – легковые машины. Остапко пристроилась посредине.
– Ты что делаешь? – одернула я Еву, потому что к нам уже бегом направлялись какие-то мужчины.
– Я не знаю, где мне встать.
– Как это?
– Я не знаю, какая у меня машина: легковая или грузовая.
Мне стало дурно. Я-то знаю, где сижу – в легковой, большой, шикарной машине марки «Вольво». Но не знаю, где, по ее мнению, сидит Остапко.
– Наверное, все-таки это грузовая, – прошептала Остапко.
Я старалась держать себя в руках.
– Почему эта легковая машина может стать грузовой?
– Потому что здесь есть клетка для перевозки собак, понимаешь?
Господи, помоги!
– Это не твоя машина?
– С чего ты взяла! – Остапко совсем разнервничалась.
Впервые слышу, что не ее.
– Клетки не видно, – сказала я ей тихо.
– Может, она в багажнике?
– Ну, может. – Не хотелось ей перечить.
– Ой, нет. – Остапко решительно зарулила влево. – В этой очереди я стоять не буду. Встану там, где легковые, Ну да. Пусть встает, кончится тем, что нас подстрелят, ведь не напрасно у них оружие. Мы пересекли границу. Никто не стрелял. Я обменяла все деньги на марки. Может, сапоги куплю Тосе или по крайней мере эти полотнища для пилы.
Мы въехали в Германию. Я бросила взгляд на надпись крупными буквами: Ausfahrt. Должно быть, очень приятный городок, только его не видно.
– В это время все спят в Германии? – интересуюсь я деликатно, чтобы не раздражать Остапко.
– С чего это они должны спать? – Остапко не очень расположена к беседам, а потому я попыталась быстро сменить тему:
– Ты будешь сок?
Дорога перед нами ровная, как полотно. И снова надпись: Ausfahrt. Но мы поехали прямо. Прошло
