Господь

Тем, что вечный Сын вступил в историю, Он сделал Свое смирение готовым к абсолютному послушанию (Евр 10.5-9). Повеление быть послушным дает Отец – да и кто другой мог бы его дать? – но конкретную форму это повеление получает, опять-таки по воле Отца, через исторический ход событий, т.е. через поведение людей. «Образ раба» (Флп 2.7) – Сына Божия, властвующего в то же время над миром – порождается тем, что человеческое решение должно определить исторический ход искупительных событий, а тем самым и форму искупления. И вот ее определяют судебный процесс и приговор, вынесенный облеченными властью людьми, – ужасающее выражение сверхъестественного бесстыдства, с которым человек сыграл свою роль и употребил во зло свою свободу, но также и выражение абсолютного смирения, с которым Владыка истории пошел путем послушания.

Как бы ни сложились однако жизнь Иисуса и Его земная судьба, сущностью искупительного дела было бы при всех условиях исполнение этого послушания.

Значение искупительного страдания не преуменьшается пониманием того, что крестная смерть могла бы миновать Его, если бы те, к кому был обращен призыв, приняли его с верой. Ибо не было ли все существование Искупителя сплошным страданием? Нести в себе святость Сына Божия и жить в заблудшем и извращенном мире – этот элемент непреходящего страдания присутствовал в каждом мгновении Его жизни и превращал ее в жертву, свершавшуюся в послушание Отцу, пославшему Его в мир.

III

Именно на этот факт мы хотели обратить внимание читателя. Кроме того, мы поставили вопрос, который задается редко: что произошло бы, если бы люди приняли Искупителя? Этим мы стремимся не искусственно конструировать ненужную гипотезу, а высвободить взор читателя, скованный фактами отрицательного отношения людей к крестной смерти Христа.

Скованность эта нередко настолько господствует над чувствами верующих, словно отвержение, суд и крест представляют собой проявление неотвратимого рока. Нужно было открыть глаза читателю на небыва-лость, нет, чудовищность того, что произошло.

К тому же этот вопрос помогает, возвращая нас к уже затронутой выше мысли, прояснить другое событие, которого не должно было бы быть никогда, которого могло бы не быть и которое, однако, произошло, определив собою весь дальнейший ход истории: мы имеем в виду бунт первого человека в раю. Мысль все время подвергается искушению рассматривать первородный грех так, точно он должен был произойти по необходимости, точно он был первым шагом из детски незрелого состояния в реальную историю. Совершившийся факт со всей его необратимостью легко вызывает ощущение предопределенности, заведомой необходимости. Самые разные теории стараются обосновать эту предполагаемую необходимость, и тогда все, более или менее сознательно, растворяется в некоем «процессе». Это происходит при нехристианском подходе, – например, в идеалистических исследованиях истории и в позитивистских теориях развития личности. Это подсознательно проявляется также и в том, как христиане подчас представляют себе дела человеческие в их развитии.

Чтобы воспрепятствовать этому, чтобы сохранить ощущение невообразимости случившегося, богословы ставят вопрос: а не могли бы человеческая жизнь и человеческая судьба существовать и без этой вины? Не могло ли и без нее сложиться полноценное человеческое существование? Не было ли бы именно это подлинным существованием, угодным Богу, согласно Его творческому замыслу? Посредством такого вспомогательного вопроса мыслитель принуждает себя видеть в первородном грехе то, чем он был: дело человеческой свободы, ужасное именно как таковое, а с другой стороны – понимать Божий ответ, как проявление невообразимого великодушия: не отбрасывать человека, но поддержать его таким, каким он был. Собственно, следовало бы сказать: понимать этот ответ как дело таинственного смирения, в силу которого Тот, Кто стоит выше всякой истории, позволил историческим деяниям людей вовлечь себя в земную историю.

Как уже сказано, того же самого следовало достичь в отношении второго решения, совершившегося не в «начале», но в «полноте времен».

По сути нашей книги сделать это можно было однако лишь в кратком изложении. Проблема пророчества не возвещает какой-либо программы, но, исходя из истории, взывает к человеческой свободе, показывая ее возможные решения; говорит о Мессии как о «Господе Славы», но также и как о «муже скорбей»... Вопросы о сущности Царства Божия и способе его «пришествия» – причем понятия «последнего времени» и «исполнения времен» оказываются во взаимоотношении, которое не так легко поддается выяснению – нуждались бы в подробном рассмотрении. В книге это можно было сделать только намеками, которые в некоторых случаях могут приводить к недоразумениям.

IV

Итак, вот что мы имели в виду: если бы люди, точнее говоря, участники Синайского Союза-Завета в качестве представителей всего человечества, т.е. избранный народ и его руководители, – приняли Христово благовестив и уверовали в него, то совершилось бы именно то, что им возвещалось: «Приблизилось Царствие Божие – покайтесь и веруйте в Евангелие» (Мк 1.15). Царство Божие «пришло» бы, оно вошло бы в историческую действительность.

Но это еще не было бы тем пришествием Царства, которое должно произойти «в конце времен» (Мф 24.3) и будет связано с возвращением Христа для суда и концом истории. Это было бы пришествием, соответствующим «исполнению времен» и начинающим, в пределах земного времени, новую историю, а именно – историю христианскую, которая тогда, при новых предпосылках, заново осуществлялась бы в каждом отдельном человеке, так как речь идет об истории спасения, т.е. о внутренней жизни личности. При этом произошло бы все то, что составляет христианскую историю: Сошествие Святого Духа, рождение Церкви, труд Апостолов и их преемников, распространение Царства по всей земле и так далее. Но все имело бы иной характер – также, как жизнь человека «в раю» содержала бы все, что вытекает из сущности человека и мира, но в послушании Богу и в согласованности с Его благодатью, без тех последствий, которые имело грехопадение. В назначенный Отцом срок пред-вещенное осуществилось бы, Господь пришел бы вторично и свершил бы суд. Наступило бы Царствие Божие, совпадающее с концом времен, торжество Божией воли во всем сущем и преобразование всего творения, образами которого являются Небесный град, вечный брачный пир и обетования семи посланий (Откр 2.3).

V

Конечно, подобным рассуждениям присуща некоторая искусственность, возникающая всегда, когда мысль всерьез обращается к свободе, вопрошая: как же произошло то, что не должно было, не имело права происходить, но все же произошло и определило ход истории?

То же относится и к вопросу о том, каким образом пророчества возвещают нам грядущее, как искажается временная перспектива, сближаются времена и сроки, переплетаются различные возможности. Это находит свое отражение, в частности, и в словах Воскресшего на пути в Эммаус (Лк 24.25- 26).

И еще один вопрос: как же могло так случиться, что люди Его отвергли? Это решение тоже принималось в истории, оно не было заранее запланировано, предопределено; но с другой стороны его не назовешь и неожиданным, внезапным или иррациональным. Оно созревало так, как вообще созревают решения в истории – в переплетении самых различных событий, мотивов и тенденций.

Чтобы дать ответ на эти и другие вопросы, нам пришлось бы очень подробно рассматривать события, точно выяснять мотивы, обусловившие каждое из них, определить их отношение к божественной верности Искупителя и т.п. Однако, сам характер источника, с которым мы имеем дело, подсказывает нам, что результатом такого исследования было бы в лучшем случае лишь описание имевшихся возможностей.

Остается только добавить, что приведенные выше рассуждения не вытекают из текстов Мк 9.1 и Мф 10. 23, поскольку мы не считаем себя компетентными в вопросах экзогенеза. Мы опирались скорее на внутреннюю логику многогранной истории спасения.