Москва. Октябрь 1935 г.
Гурьев вошёл в подъезд своего старого дома, принюхался. Запах почти не изменился. Вообще мало что изменилось – вот только вахтёрши раньше не было.
- Здравствуйте, – вежливо поздоровался Гурьев и улыбнулся: – Здравствуйте, тётя Зина.
- Вы к кому, товарищ? – осторожно спросила вахтёрша. – Гражданин?
- Не узнаёте, теть Зин? – Гурьев продолжал улыбаться.
Вахтёрша привстала, поправила очки, присмотрелась – и рухнула обратно на стул. Прижала руку к груди, задохнулась:
- Господи… Господи… Яшенька… Сыночек… Господи… Вернулся… Господи, Господи…
Гурьев, не ожидавший, в общем-то, такой реакции, стремительно шагнул к женщине, подхватил:
- Тётя Зиночка, да вы что?! Ну-ка, ну-ка, спокойно. Спокойно.
Женщина уткнулась ему в грудь:
- Господи… Яшенька… Вернулся, родименький. Вернулся. Уж как мы вас вспоминали-то. Как вспоминали… Господи… И Оленьку Ильиничну, и Николая-то нашего Петровича, и тебя, солнышко наше… Приехал… Приехал… Дождались. Слава тебе, Господи…
- И зачем же вы так меня ждали-то? – улыбнулся опять Гурьев, хотя улыбаться как-то не очень хотелось.
- Как же, Яшенька, – женщина подняла к нему заплаканное, улыбающееся лицо. – Как же иначе-то? Это ж дом твой, Яшенька. Дом. Уж так мы тебя ждали…
- Ну, и как же вы тут без меня жили? Скучали – это вижу. А вообще?
- А вообще-то – вообще ничего, Яшенька, – заторопилась вахтёрша. – Вообще – как-то ничего оно так, с Божьей помощью. Вот, на вахте теперь я. Жильцы у нас тут новые, в подъезде-то твоём, много. Разменялись вот, съехались. Серьёзные жильцы, такие-то. И следователь тот бывший, что Оленьку-то Ильиничну… И другие его… Вот. Так что – ничего. Они – люди серьёзные, уважительные, в обиду не дают хозяйство – это всё у них, молодцы. Конечно, Николай-то Петрович, – женщина опять всхлипнула. – Николай-то Петрович, он-то – им до него куда же…
- Дома Городецкий? – спросил Гурьев, наклонив набок голову. – Давно приехал?
- Дома, дома Лексан Лександрыч, дома, – кивнула вахтёрша. – Дома, а приехал недавно, часа два, может, как приехал. Они ж всё по ночам сидят, по ночам, ровно вурдалаки какие, прости, Господи… По ночам сидят, а днём спать домой едут… Что за жизнь-то это такая, Яшенька… Разве ж можно это так, а?
- Нет, – покачал головой Гурьев. – Нет. Нельзя. Ни в коем случае. Ночью надо спать. А работать – днём. По ночам только нечисть всякая суетится. Ничего, тёть Зин. Мы разберёмся.
- Вот, – закивала вахтёрша. – Вот. Я же и говорю. Приехал же. Слава тебе, Господи…
- Ну, звоните ему.
- Да как же… Устал ведь он… Может, чайку-то пока выпьешь? Пускай поспит, Лексан Лександрыч- то. Хороший он человек, жалко-то ведь его… Устал ведь, всю ночь, поди, с вурдалаками-то этими… А сегодня выходной-то, слава Богу… Или нет? Ой, запуталась я совсем, с шестидневками этими, пятидневками, кто ж их разберёт-то, Яшенька, – поди, сами давно запутались-то… Ох, грехи, грехи наши тяжкие… Чайку-то попьёшь, Яшенька? Я свежий сейчас заварю. Чай, конечно, не тот, что в прежние-то времена, но чай, слава тебе, Господи…
- В другой раз, тёть Зин. Некогда сейчас. Нужно мне с ним поговорить. А отдохнём мы все как- нибудь в другой раз.
Городецкий через секунду после звонка ссыпался по лестнице вниз, только что не в подштанниках. Они обнялись. Заспанный Варяг хлопнул Гурьева по спине:
- Чёрт полосатый! Хоть бы телеграмму дал, я бы тебя встретил! Ну, давай ко мне, наверх! Зинаида Гавриловна, чаю нам, чаю!
- А что, – спросил Гурьев, когда они поднимались по лестнице на второй этаж, – кроме Зинаиды Гавриловны, и чаю некому товарищу Городецкому подать?
- Намекаешь, что жениться бы мне?
- Ну, вроде того.
- В другой жизни, Гур. В другой жизни. Так у вас говорят, у буддистов?
- Да, буддисты некоторые всерьёз в эту чепуху верят. Представляешь? – Гурьев недоумённо вздохнул. – А как тебе в голову пришла идея такая – в мой дом перебраться?
- Твой дом, Гур – это целый мир. Здесь дух твоего Мишимы до сих пор живёт. Уж не знаю, веришь ты в такие штуки или нет – но вот чувствую я его, и всё. Тебе же Гавриловна уже всё выложила: я сюда многих из наших перетащил – почти весь отдел, и даже из новеньких – двоих. Наши люди. В общем, сам увидишь!
- Увижу, увижу, – улыбаясь, подтвердил Гурьев. – У меня такое чувство, что ты рад моему приезду. Тебе за сэнсэя здорово досталось тогда?
- Ничего мне не досталось, – потемнел лицом Городецкий. – По сравнению с тем, что досталось тебе, Гур – семечки.
- Да перестань. Всё, как ты выражаешься, в цвет.
- Смотри-ка, запомнил.
- А я ничего не забываю.
- И это я помню. Проходи, – Городецкий распахнул перед ним дверь.
Войдя, Гурьев огляделся и, притронувшись пальцем к губам, показал на стены, потом на потолок. Городецкий пожал плечами:
- Чисто. Ручаюсь. Такие чудеса даже наверх ещё не дошли.
- Ой ли?
- Гарантия.
- Полной гарантии не даёт даже страховой полис.
- Ты банкир, – Городецкий поиграл бровями. – Тебе лучше знать.
- Машина?
- Те же, и ваших нет.
- Ну, смотри, Варяг. Ты бывший сыщик – знаешь, что случается, когда не обращают внимания на мелочи.
- Бывших сыщиков не бывает, Гур.
- Я это тоже запомню.
Гурьев прошёл по коридору, заглянул во все комнаты:
- Неплохо ты устроился, Варяг. Прямо барские апартаменты. В такие и жену не грех привести.
- Чего ты завёлся?!
- У кого что болит, знаешь ли.
- А-а-а… Ясно.
- Ничего тебе не ясно пока, но это и хорошо. А соседей куда подевал?
- Побегал бы с моё с обменами да переездами – не спрашивал бы.
- Ну, за что боролись, на то и напоролись.
Раздался стук в дверь – соседка явилась с чаем, расставила всё споро на кухне:
- Кушайте, деточки, кушайте. Господи, хорошо-то как… вы, Лексан Лександрыч, посуду-то не трогайте, я потом постучусь, да сама помою…
- Спасибо, тёть Зин.
Гурьев, рассматривая пьющего чай Городецкого, покачал головой осуждающе:
