Граф Вальтеоф. В кругу ярлов

– Он, – Роджер помолчал и затем продолжил: – Он спрашивал, возможно ли это сделать.

Вальтеоф резко выпрямился. Если бы только он мог помнить, что говорилось в ту ночь! Но кроме пугающей ясности произнесенной клятвы, все остальное потонуло в винном угаре.

– Нет, – громко сказал он. – Не думаю, чтобы я спрашивал так, более вероятно, что я сказал, что этого нельзя делать.

Роберт Мортейн строго взглянул на него.

– Прошу, мой господин, храните молчание. Мы выслушаем вас позже. Граф Роджер, расскажите нам об этом разговоре.

Роджер продолжал, и по его злому голосу можно было предположить, что он намеревался стащить с собой в пропасть человека, который отказался ему помочь.

– Он говорил, что если бы Гарольд был жив, Вильгельм не носил бы корону, потому что у него нет на это прав.

При последних словах наступила тишина, и все глаза обратились на английского графа. Вильгельм сидел спокойно, но пальцы его нервно барабанили по ручкам кресла. Вальтеоф, с пылающим лицом не мог сдерживаться:

– Лжец!

Роджер продолжал злобно:

– Затем он изменил свое решение и отказался к нам присоединиться: возможно, он подумал, что и так имеет достаточно, и ему не стоит этим рисковать, – усмешка прозвучала в его голосе. – Но он думал о восстании.

При этих словах Вальтеоф как будто услышал обвинение Эдвина четырехлетней давности, но быть обвиненным в жадности и самодовольстве и нормандцами, и саксонцами невыносимо. Не было людей, занимающих такое же положение, это он знал, но тем тяжелее падение. Он этого не заслужил.

– Тогда мы подумали, что он может нас предать, поэтому мы заставили его поклясться. Он быстро расправился со своими врагами в Нортумбрии, и мы не хотели бы кончить так, как сыновья Карла, захлебнувшиеся в собственной крови, – продолжал Роджер.

Ропот прошел по залу, и в этот момент Вальтеоф почуял свою собственную гибель. То, что сейчас выявилось – самый большой позор его жизни, – наполнило его отчаянием. Вот в чем было его преступление, а вовсе не в нарушении глупой клятвы. Он опустил голову, едва слыша, что рассказывает Роджер о клятве и произнесенных словах.

Наконец заговорил Вильгельм.

– Вы, граф Роджер, – недостойный сын человека, который был одним из самых верных мне людей, и, пока я правлю, вы не увидите ни свободы, ни солнечного света. Уведите его.

Вальтеофа забила дрожь. Несмотря на всю ненависть к Роджеру, мысль о подобном наказании наполняла его ужасом. Неужели и его ждет то же? Когда стража уводила Роджера, он тихо сказал ему:

– Да помилует тебя Бог за ту ложь, которую ты произнес сегодня.

Роджер ухмыльнулся ему в лицо. Через минуту он ушел, чтобы никогда уже не увидеть свободы, и Вальтеоф остался один перед своими судьями и суровой фигурой короля.

Он сразу почувствовал изменение атмосферы в зале. Там, где был интерес, любопытство, даже симпатии, теперь осталась одна враждебность, за исключением небольшой группки англичан. Он посмотрел на лица знакомых, и почти все отвели глаза. Только де Варенн посмотрел на него с грустью, и Ричард быстро улыбнулся ему, как бы ободряя его надеждой на свое собственное свидетельство.

Насколько мог связно, он изложил свой рассказ о свадьбе.

– Если бы я не был пьян, – закончил он честно, – я помнил бы лучше, но одно я знаю – никогда, ни на один миг я не согласился бы на измену моему господину.

– Мы, нормандцы, не обращаем внимание на пьянство, – медленно произнес Мортейн. – Это отнимает ум у человека, как вы показываете, граф Вальтеоф. Но как мы можем полагаться на ваше свидетельство? Одо кивнул.

– Вы рассказываете нам о прошедшем, но при том признаете, что не можете точно вспомнить, что случилось.

– Может быть, и так, господин епископ, но я твердо знаю, что, пьяный или трезвый, с тех пор, как я сдался в Нортумбрии, я никогда не помыслю о восстании в любой его форме. Сеньор, – он повернулся к Вильгельму. – Сеньор, вы знаете, что это правда. Я отдал себя в ваши руки, я говорил, что не надеюсь на ваше прощение второй раз, как после этого я мог принять участие в восстании?

Вильгельм нахмурил брови:

– Я думал, что мог поверить тебе на слово, – сказал он холодно, – но ответь мне, почему ты не рассказал мне в Нормандии о клятве?

– Потому что архиепископ освободил меня от нее, и это казалось менее важным, чем угроза восстания. – Глядя на Вильгельма, он не увидел смягчения в его лице и в отчаянии продолжал: – Конечно же, архиепископ сказал вам, как это было? И разве с тех пор, как я женился, давал я вам повод сомневаться во мне?

– Нет, – согласился Вильгельм, – но вот как раз это мы сейчас и разбираем.

– Да, как могло случиться, – вкрадчиво вставил Ив Таллебуа, – что эти люди были в вас так уверены? Наверно, у них была для этого какая-то причина?

Ричард Фитцгилберт кивнул:

– Навряд ли они доверили бы эту тайну человеку, в котором не были бы уверены.

– Думаю, – медленно сказал Вальтеоф, – они сделали так, потому что это – я.

– А, – Монтгомери переглянулся с Одо, – это вы верно заметили.

Вальтеоф напрягся, почувствовав, что допустил ошибку.

– Я вскоре развеял это заблуждение, господа.

– После того, что рассказал граф Роджер, нам так не кажется, – впервые заговорил Джоффрей Контанс. – По-моему, вы включились в обсуждение притязаний короля на его трон. Вы говорили о Гарольде, не так ли?

– Господин, – он выговаривал слова с трудом, желая, чтобы этот страшный вечер всплыл в его памяти. – Большая часть из сказанного – это пьяные разговоры, и я никогда не говорил…

Его прервал епископ.

– Понятно, что вы не можете вспомнить, что говорили. Вы сами признаете, что были слишком пьяны. – Он посмотрел на кончик своего носа. – Пусть так, но вы дали клятву, твердую клятву не разглашать того, что вы слышали, и, само по себе, это – уже акт государственной измены.

– Они угрожали моей жизни, – он не знал, как заставить их понять. – Они угрожали убить меня, если я не поклянусь.

– Граф Роджер признал это. Однако, – продолжал дотошный Джоффрей, – вы поклялись скрыть заговор, который угрожал жизни более важной, чем ваша, жизни вашего короля.

– Только для того, чтобы выбраться оттуда живым, – сказал Вальтеоф, с облегчением вспомнив все ясно, – потом я поехал к архиепископу и рассказал ему об этом. Он подтвердит…

– У нас есть от него письмо, – кивнул Мортейн. Заговорил Вульфстан, спокойно и авторитетно, обращаясь к королю.

– Сир, мы все знаем, что граф полностью во всем признался архиепископу Ланфранку, который, зная, что к клятве Вальтеофа принудили силой, полностью освободил его от нее.

Вильгельм склонил голову:

– Мы также имеем его свидетельство о том, как много графу понадобилось для этого времени.

– Да, – ухмыльнулся Фитцгилберт, – вы правы, сир. Это заняло у него более трех недель – принять решение поехать к господину Ланфранку. Страна могла быть охвачена войной, пока он размышлял.

– Скажите нам, сын мой, – Вульфстан вежливо обратился к Вальтеофу, – почему вы ждали так долго, прежде чем отправиться в Лондон?

Вальтеоф повернулся к нему с надеждой:

– Во-первых, я надеялся, что все это забудется, что это только пьяные разговоры разгоряченных голов, которые к утру протрезвеют. И я считал себя связанным клятвой. Я знаю, что не надо было давать эту клятву, но я дал ее на святыне и не мог освободиться, пока… – он остановился. Нет, он не может перед