несколько бедняков, несколько человек, рано вышедших по делу, и он отдал им свои одежды. А потом он увидел нас и улыбнулся так, как будто мы все дома и собираемся на охоту. Он просил нас прочесть вместе с ним последнюю молитву, и я старался, но я не мог сказать «Пусть будет сделано». Я закрыл глаза и потом, перед тем, как все кончилось, услышал звук, с которым топор рассекает воздух. – Хакон опустил голову и зарыдал. Ателаис спрятала лицо на плече Ричарда, и он привлек ее к себе, одной рукой поддерживая Хакона. Не было слез, чтобы облегчить его собственное горе. Он чувствовал, что что-то уже кончилось, что-то поверглось в прах, куда должны будут вернуться все люди, но появилось новое страшное чувство – стыд от того, что Вильгельм, его господин, мог сделать такое. И событие на Винтонском холме, о котором рассказал Хакон, вырвало из его сердца любовь, которая для него была превыше всего. Наконец, Хакон успокоился. Он поднял голову и сказал:
– Странная вещь потом произошла. Я, все мы, слышали, как ему были сказаны последние слова молитвы – после всего.
– Пресвятая Матерь! – Ричард перекрестился. – Ты уверен?
И когда Хакон кивнул, он прибавил:
– Значит, Бог, безусловно, с ним.
– Все были потрясены, – сказал Хакон, – это все слышали, и все бросились на холм, множество людей, чтобы молиться о его душе.
Ричард не мог говорить сначала, но потом промолвил:
– Мы тоже пойдем, – а так как он был человек практичный, то сразу подумал о том, что он должен сделать теперь для своего погибшего друга. Забота о людях Вальтеофа казалась ему самым важным делом. – Где остальные?
– На холме. Торкеля сначала не было, а когда он прибежал, то было уже поздно.
– Где он сейчас?
Хакон задрожал.
– Он сидит у могилы, которую они выкопали. Я думаю, он помешался. Он поет погребальные песни на своем родном языке. Я никогда этого не слышал.
– А Оти?
– Не знаю. Когда я пошел к вам, он ушел. Никто из нас не знает, что теперь делать, но я думал, что он придет сюда.
Ричард покачал головой:
– Мы должны пойти и присмотреть за ним, беднягой. – Но они никогда уже не найдут его. Позже двое городских парней, удивших рыбу в Итчене, увидят что-то, зацепившееся за корягу у берега. Раздвинув ветки нависшей над водой ивы, они вытащили на берег тело Оти Гримкельеона.
ЭПИЛОГ
июль 1076
Брат Эрик, который был ризничим Кройландского аббатства уже лет двадцать, как раз убирал алтарь после ранней мессы, когда услышал, как открывается западная дверь. Неужели они уже пришли? Весь день напролет и каждый день в течение последних недель эхом отдаются шаги, даже когда братия поет службу, – множество народу, от господ и свободных граждан до последнего раба, приходит преклонить колена перед новой могилой для того, чтобы помолиться об успокоении души того, кто упокоился здесь навсегда. Какую прекрасную могилу поставили и богато украсили здесь лорд Дипинга и его леди. Каменщик еще продолжает работать, вырезая цветы и листья на каменном шатре. Ящик для милостыни забит до отказа за прошлый вечер и завтра будет таким же, он не сомневался. А вчера человек, у которого на ноге более года была язва, помолился перед могилой и вечером вернулся, чтобы сказать, что язва совсем исцелилась. Он показал свою ногу братии, и никто не мог этого отрицать. Чудо, сказал он, а брат Эдрик подумал, что, может быть, еще один святой находится в стенах Кройланда. Святой или нет, граф был величайшим их благотворителем, и, кажется, что и после смерти он остается им.
Закончив работу в алтаре, брат Эдрик отступил подальше и преклонил колена. Он заметил, что их аббат все еще сидит без движения. Аббат, подумал он, очень изменился, теперь это совсем старик. Иногда он, казалось, не слышал, что ему говорят, забывал отвечать на вопросы и мало ел, едва поддерживая в себе жизнь. Брат Эдрик вздохнул, вспоминая годы перед приходом нормандцев, когда их маленький дом процветал, когда аббат был бодрым и крепким, и граф сидел в их классной комнате, уча свои уроки. Славным мальчиком он был, с пышными светлыми кудрями и глубокими серыми глазами без тени хитрости или лукавства. Грустно быть старым, но еще печальней не иметь шансов состариться.
Он вышел из ризницы, тихо ступая в своих сандалиях и попридержал дверь для аббата, но тот только покачал головой.
Когда он вышел, Ульфитцель остался один. Звуки шагов все не смолкали, и мужчины и женщины шли в боковой придел, чтобы преклонить колена перед могилой у часовни – почетное место для их графа. И он думал о той любви, которая ведет их издалека к уединенному аббатству.
Услышав страшные вести, он немедленно выехал в Лондон, где столкнулся с потрясенной Эдит. Он никогда не видел ее взволнованной, но сейчас она выглядела полубезумной, с растрепанными волосами и дикими глазами. Он внезапно понял: она никогда не думала, что ее дядя подпишет смертный приговор, потому что так не делают в Нормандии. Из гордости и властности она стремилась избавиться от мужа, которого больше не любила и чья доброта служила ей постоянным упреком, но она думала, что Вильгельм или изгонит его, или сошлет в монастырь. Теперь же ее раскаяние было таким же сильным, каким когда-то был ее эгоизм. Возможно, думал Ульфитцель, она, наконец, поняла, какого человека принесла в жертву своей гордыне.
Вместе они отправились к королю и просили его о том, чтобы тело графа было извлечено из безымянной могилы и перенесено домой, в Кройланд, в аббатскую церковь, которую он любил и в которой хотел бы лежать.
Вильгельм был во дворце, готовясь ехать на берег, чтобы вернуться домой в Нормандию. Он выслушал в молчании и затем посмотрел на аббата.
– Никогда в жизни, – сурово сказал он, – я не посылал человека на смерть иначе, чем на войне. Я сделал это, чтобы сохранить мир в Англии, но, думаю, я потерял свой собственный. Твоя просьба будет удовлетворена.
Он вскочил в седло и выехал за ворота, не оглянувшись. Это решение будет преследовать Завоевателя всю оставшуюся жизнь.
Аббат посоветовал Эдит вернуться в Нортгемптон, а сам отправился в Винчестер на Винтонский холм. Вместе с Ричардом де Рулем, Торкелем Скалласоном и Хаконом Осбертсоном они подняли тело графа из его позорной могилы. И там они чуть не лишились рассудка, как счел брат Эдрик, потому что тело графа казалось совершенно живым, и голова его невероятным образом присоединилась к телу, и только тонкая красная линия отмечала то место, куда упал топор.
Ульфитцель вскрикнул при этом, вспомнив видение Леофрика много лет назад, и опустился на колени, раскачиваясь. Он не помнил, как вернулся домой, в памяти осталась только толпа, почти всю дорогу следовавшая за кортежем.
Так граф был погребен дома теплым летним днем, утопая в цветах, принесенных теми, кто его любил, и оплакиваемый простым народом, который потерял своего героя. Казалось, что вся Англия, потрясенная случившимся, пришла сюда отдать ему последние почести. Ульфитцель слышал их шаги и снова и снова повторял: «Реквиэм атернам дона эс. Доминеэ, ет люкс перпетуа люцеат эс…»
В церковь через боковую дверь вошла женщина и встала на колени поодаль от паломников. Она положила на могилу шелковый покров, но он соскользнул на пол. Она положила его снова, но он снова
