— И впрямь, дорогая! — отозвался он в конце концов. Хотя лично его глазу предстало нечто более похожее на рассыпавшихся по зеленому сукну мошек, на феноменальное зрение своей супруги он привык полагаться безоговорочно.
— Овцы, — вымолвил Бродский. Было едва ли не слышно, как в мозгах у него со скрипом проворачиваются шестеренки. — Овцы.
Внезапно по физиономии его расплылось блаженство.
— Ши, это ж надо было так исхитриться! Три, два, один, ноль — и мы в Ирландии! А коли так, то хрен я когда захочу вернуться домой!
Ши проследил за его взглядом.
— Действительно, похоже, — согласился он. — Но когда...
В этот самый момент что-то пронеслось мимо — да так близко, что их обдало волной потревоженного воздуха. Это «что-то» со страшным треском врезалось в валун неподалеку и рассыпалось на куски, которые с визгом разлетелись по сторонам, словно осколки артиллерийского снаряда.
— Ложись! — заорал Ши, падая носом вниз и увлекая за собой Бельфебу.
Бродский припал к земле, плотно сжав губы, и профессионально зашарил глазами по окрестностям в поисках источника загадочного снаряда. Однако продолжения не последовало. Где-то через минуту Ши с Бельфебой поднялись, подошли к валуну и подобрали обломок песчаника фунтов в двенадцать весом.
— Кто-то тут в округе балуется стофунтовыми булыжниками, — объявил Ши. — Это, может, и Ирландия, но очень надеюсь, что не времен Финна Маккула.
— М-да, ситуация, — протянул Бродский. — А я, как назло, без пушки. Ты тоже, кстати сказать, сапожник без сапог! Где это твой шампур, а?
Тут и до самого Ши дошло, что он и впрямь совершенно безоружен и что таковое состояние чревато определенными осложнениями даже вне всякой зависимости от временного периода. Он взобрался на валун, о который расшибся каменный снаряд, и огляделся по сторонам. Нигде не было видно никаких признаков жизни, не считая разве что крошечных овец вдали — да и при тех не наблюдалось ни пастуха, ни даже овчарки.
Он соскользнул обратно, присел на каменный уступ, привалившись к тверди валуна мокрой спиной, и немного поразмыслил.
— Дорогая, — произнес он в конце концов, обращаясь к Бельфебе, — мне кажется, что в каком бы веке мы тут ни оказались, первым делом надо найти людей и сориентироваться. Ты — наш проводник. Какое направление, на твой взгляд, более предпочтительно?
Девушка пожала плечами.
— Лесное мое чутье — ничто вне стволов древесных, — отозвалась она, — но коли так ты вопрос ставишь, перво-наперво спустилась бы я в долину, ибо люди завсегда в низинах обитают, где вода речная струится.
— Неплохая мысль, — сказал Ши. — Давай...
По воздуху пронесся еще один камень, но на сей раз не в их сторону. Он врезался в дерн в сотне ярдов от путешественников, несколько раз неуклюже подпрыгнул и скатился по склону холма, скрывшись из виду. Вокруг по-прежнему не было ни души.
Бродский издал разгневанный рык, а Бельфеба попросту рассмеялась.
— Намекают нам, чтоб убирались мы поскорей, — сказала она. — Пошли, господин мой, внемлем намеку дружескому!
В этот момент послышались еще какие-то звуки. Издавать их могла только гужевая повозка, колеса которой чрезвычайно нуждались в смазке. Под барабанную дробь копыт, звон упряжи и скрип колес перед ними возникла колесница, тарахтящая вверх по склону. Тянули ее две огромные коняги — одна серая, другая черная. Они больше напоминала старинную американскую двуколку, нежели колесницы древних греков и римлян — сиденье, расположенное сзади, было достаточно широким для двух или даже трех седоков, а боковые стенки низко срезаны к передку, чтоб облегчить посадку. Экипаж был щедро изукрашен золочеными шляпками гвоздей и прочей столь же яркой и столь же незамысловатой мишурой, а из ступиц торчала пара длиннющих острых кос, которыми косят сено.
Правил колесницей долговязый и худой веснушчатый тип с рыжими волосами, спадавшими ему на плечи из-под золотой повязки на лбу. На нем был зеленый килт, а поверх него плащ из оленьей кожи с прорезями для рук на уровне локтей.
Колесница мчалась прямо к Ши и его спутникам, которые при виде торчащих по бокам кос поспешили спрятаться за массивный валун. В самый последний момент возница перевел лошадей на шаг и выкрикнул:
— Ступайте прочь, коли головы на плечах вам дороги!
— С какой это стати? — независимо поинтересовался Ши из-под прикрытия валуна.
— А с такой, что Сам в гневе великом! Вырывает деревья он с корнем и каменья швыряет тяжкие, и недобрый час тому, кого повстречает он ныне!
— Кто это Сам! — спросил Ши практически одновременно с Бродским, который поинтересовался:
— А ты-то кто такой будешь?
Возница осадил лошадей с выражением искреннего изумления на лице.
— Я Лойг, сын Риангабара, а кто же иной Самим быть может, кроме Пса Ульстерского, Славы Ирландии, Кухулина могучего? Убил он недавно сына своего единственного и впал потому в великую ярость. Ара! Крушит ныне он весь этот край обитаемый, а вас, фоморов, завидев, еще пуще взъярится!
Возница щелкнул кнутом, и едва только лошади перевалили за вершину холма, как небо запятнала туча комьев земли. Там, откуда прибыла колесница, над горизонтом на мгновенье взлетело приличных размеров дерево с болтающимися корнями.
— Двигаем отсюда! — твердо сказал Ши, хватая Бельфебу за руку и устремляясь вниз по склону вслед за колесницей.
— Эй! — крикнул Бродский, без особой охоты пристраиваясь в хвост процессии. — Давайте лучше вернемся и закорешимся с этим парнем. Это же герой номер один в Ирландии!
От земли отскочил еще один камень, а совсем неподалеку послышался невнятный рев.
— Я про него слышал, — заверил Ши, — и если тебе так хочется, можем при случае к нему заскочить, но, по-моему, сейчас не совсем подходящее время для визитов. Мне кажется, в данный момент он настроен не слишком общительно.
Бельфеба на ходу поинтересовалась:
— Именовал ты его героем, и при этом сына он своего умертвил. Как быть такое может?
Бродский, пыхтя, отозвался:
— Просто запутка получилась. У этого Кухулина как-то была подружка — Айфе ее звали. Короче, она залетела, а он возьми да и дай ей отставку, ясно? И когда малыш подрос, она послала его к Кухулину, наложив на него гейс...
— Минуточку, — перебила Бельфеба. — Что это за гейс такой?
— Табу, — подсказал Ши.
— Да никакое там твое табу и рядом не лежало! Бери выше — натуральное колдовство! — горячо уточнил Бродский. — Когда на тебя наложен гейс, ты и пальцем о палец не смеешь стукнуть, даже когда совсем задницу припечет. Так вот, как я уже говорил, на этого пацана, звали его Конла, наклали такой гейс, чтоб он никому не кололся, как его звать и кто его папа. И когда Айфе послала его к Кухулину, тот вызвал мальчишку на бой и без всяких его замочил. В общем, нехорошо вышло.
— И впрямь печальна сия история, — согласилась Бельфеба. — Откуда ж столь умудрился ты в материях подобных, мастер Пит? Иль одной вы с ним расы?
— Как бы мне этого ни хотелось, но увы! — честно признался Бродский. — На моей службе это было бы мне только в жилу. Но раз не судьба, я решил зайти с другого боку, ясно? Буду, думаю, долбить все эти ирландские премудрости до тех пор, пока не стану сечь в них почище самих ирландцев. Вот кой-чего и поднабрался, поняла?
Они уже порядочно спустились вниз по склону, путаясь ногами в высокой траве и постепенно приближаясь к безмятежно пасущейся овечьей отаре.
