которых их могли бы принять за честных горожанок; драгоценности, позолоченные пояса, широкие юбки, меховые воротники им носить не полагалось. Но и здесь запреты нарушались, а искушение уподобиться «даме» было сильнее страха перед любым наказанием. В 1427 г. Маленькая Жаннетта предстала перед Парижским Шатле, и там, на глазах у собравшейся толпы, срезали ее «отвернутый» воротник, сняли подбитые беличьим мехом рукава и укоротили шлейф ее упланда; серебряный пояс, который она носила «с излишеством тканей и мехов», был с благотворительными целями передан в госпиталь Отель-Дьё.
Напрасные старания: несколько лет спустя снова пришлось объявлять по всему Парижу, что «развратницы больше не будут носить серебряных поясов, а также отложных воротников и беличьего меха на платье, и будут жить в публичных домах, как в прежние времена…».
ГЛАВА IV. МИР ТРУДА
«Те, кто молится, те, кто сражается, те, кто трудится»: старинное разделение, отражавшее иерархию, самим Богом установленную для своих творений, по-прежнему жило в умах, хотя и не вполне отвечало земной реальности. «Переходя к третьему члену,
И потому современные хронисты, так многословно описывавшие дворцовые праздники или рыцарские подвиги, едва упоминают о том, какой была повседневная жизнь этих «трудящихся» – ремесленников или торговцев, – которые вместе с крестьянами составляли основание социальной пирамиды. Если они иногда и выходят на первый план, то лишь в тех случаях, когда речь идет о событиях исключительных – гражданских войнах, попытках социальных переворотов, – когда «простонародье» внезапно показывает свою силу, покушаясь на установленный свыше порядок вещей. Но скромная повседневная жизнь в лавке и мастерской, на ярмарках и рынках открывается перед нами лишь редкими проблесками; лишь иногда судебные документы, королевские грамоты о помиловании, реже – литературные тексты позволяют нам разглядеть мастеров и подмастерьев, занятых обычной работой.
Конечно, существует и другой источник информации, и очень богатый, если речь идет о последних столетиях Средневековья: уставы ремесел, цехов и братств, к которым следовало бы прибавить указы и различные постановления, исходившие от государственной власти и касавшиеся экономической жизни. Но какими бы интересными ни были эти документы, они дают скорее теоретическое, чем конкретное представление о жизни трудовых классов; а главное, они рискуют подкрепить и без того слишком распространенное заблуждение, по которому выходит, будто все ремесленники были организованы в цехи, обладавшие монопольным правом производства или продажи, содержавшие строго ограниченное число мастеров и предписывавшие подмастерьям, стремившимся к «мастерству», исполнение «шедевра», который свидетельствовал бы об их профессиональных знаниях и умениях.
Однако в начале XV в., несмотря на выраженную тенденцию к росту количества цехов, общим правилом оставался свободный труд. В крупных городах – Лионе, Бордо, Нарбонне – не было ни цеховой организации, ни связанных с ней монополий; даже в Париже две трети ремесленников существовали вне этой организации, и всякий подмастерье, у которого хватало средств на то, чтобы создать мастерскую или открыть лавочку, мог сделать это на свой страх и риск. Впрочем, эта свобода большинства ремесел была относительной: если они и не знали ограничений (установления предельного числа мастеров, а часто также и подмастерьев и учеников), свойственных «metiers jures», цехам, они не могли не подчиняться постановлениям государственной, королевской, муниципальной или феодальной власти, касавшимся условий труда, качества продукции, продажной цены и т. д. В целом и если смотреть на них с точки зрения повседневной деятельности, различные цехи меньше различались по своему юридическому статусу, чем по особым условиям труда, для каждого своим собственным. Между «menestriers» – музыкантами, игравшими на различных инструментах, – и «merciers» – странствующими торговцами, занимавшимися крупной торговлей – при том, что и те и другие были организованы в корпорации, во главе которых стояли «короли» (то есть старшины, занимавшиеся профессиональным контролем), разница явно больше, чем между булочниками из двух соседних городов, если в одном из этих городов существовала цеховая система, а в другом – нет.
Различие существовало главным образом между ремеслами, ориентированными на местный рынок, и предприятиями, работающими на рынок внешний по отношению к месту производства и составляющими то, что можно было бы назвать «крупной промышленностью», которая, в свою очередь, была связана с крупной торговлей, сухопутной и морской.
Большинство городских ремесел сочетало производство с торговлей, и лавка сливалась с «рукодельной», мастерской. Как правило, состав этих мастерских был немногочисленным: редко у какого хозяина служило больше трех-четырех человек учеников и подмастерьев (которых все чаще называли словом «compagnon», вытеснившим прежнее наименование «valet» – слуга, прежде служившее для обозначения работников. Семейный характер предприятия еще усиливался благодаря тому обстоятельству, что ученик постоянно жил в хозяйском доме, и нередко подмастерья в полдень садились за стол вместе с хозяином, чтобы сократить перерыв в рабочем дне. Ученика, которого хозяин нанимал по контракту, с тем чтобы обучить его ремеслу, хозяйка дома нередко использовала как простого слугу, заставляя его делать грязную работу по дому, мыть посуду, заниматься детьми. И потому контракты учеников нередко включали особые оговорки на этот счет, равно как и оговорки насчет признанного за хозяином права наказывать: в 1399 г. парижский столяр Жан Прево, беря в ученики Лорена Алюэля, обязывался обращаться с ним «как с порядочным человеком… и, если тот ошибется, бить его самому, не позволяя бить жене».
Более всего осложняла положение как ученика, так и подмастерья, общая для всех цехов тенденция все более затруднять доступ к званию мастера, устанавливая с этой целью плату за вступление в цех – обычно в виде подарков или угощения для мастеров цеха – а главное, требованием создать шедевр, на выполнение которого уходило иногда несколько долгих месяцев работы и требовалось (например, у ювелиров) дорогостоящее сырье.
Природа шедевра часто определялась самим уставом цеха: у шорников подмастерье должен был изготовить седло для иноходца и седло для мула (или вьючное седло); у скульпторов шедевр представлял собой статуэтку высотой в три с половиной фута; вышивальщики требовали от кандидата на звание мастера вышить картину, рисунок для которой давали «надзиратели» ремесла. Холодные сапожники прибегали для оценки кандидатов к более оригинальному способу: из мешка, наполненного старыми башмаками, старшины наугад вытаскивали три пары, которые «компаньон» должен был починить. Иногда уставы давали лишь самые общие указания, которые старшинам в каждом отдельном случае следовало уточнять: у амьенских столяров подмастерье должен был «сделать и отделать за свой счет и своими стараниями вещь или шедевр названного ремесла, стоимостью в шестьдесят три парижских су, а если ему угодно, то и дороже, такой, какой пожелают ему приказать исполнить „надзиратели“ (eswars). Для того чтобы подмастерью никто не помогал выполнять эту работу, принимались строжайшие меры предосторожности; как правило, он должен был работать в мастерской одного из мастеров; если ему позволяли работать у себя дома, он должен был всякий раз, как на время оставляет работу, отдавать ключ от своей „рукодельни“ хранителям ремесла. Нередко, когда предстояло оценить ценность шедевра, возникали споры, и „провалившиеся“ кандидаты иногда обращались к местным властям, которые могли выбрать экспертов, способных вынести окончательный и не подлежащий обжалованию приговор.
Требование выполнить шедевр, в цехах составлявшее существенное посягательство на свободу труда, тем не менее оправдывало себя в качестве гарантии компетентности мастера, особенно необходимой в тех случаях, когда речь шла о профессиях, всерьез требовавших его ответственности – например, ремесла
