— Еще нет. Еще нет... Да!
— Поссум!
Их детский сигнал. Покахонтас не была готова к тому, что каноэ неожиданно перевернулось. А Памоуик был, поняла она. Она ударилась о воду, но тут все навыки, привитые с рождения, помогли ей собраться. Памоуик двигался так же легко, как Секотин, и юноши, ухватившись за каноэ, с силой толкнули его вниз по течению. Одним движением они ушли под воду в сторону тростника, росшего в этом месте у берега. Покахонтас догнала их мгновенье спустя. Она вынырнула между братьев как раз в гуще тростниковых зарослей.
— Другое каноэ, — прошептала она.
— Забудь о нем. Возьми тростинку и ныряй.
— Молись Ахонэ, — сказал Памоуик.
Он сломал длинную, толстую тростинку и протянул ей. Она взяла один конец в рот и погрузилась в неглубокую воду, почти на илистое дно. Кожу покалывало от холода. Покахонтас полулежала на дне и видела высокий тростник вокруг них и водовороты взбаламученного ила, оседавшего теперь, когда они затихли. Второй конец тростника торчал из воды, и она легко дышала через полый стебель. Памоуик был рядом с ней, он дотянулся и сжал ее руку.
Они ждали. Речная улитка ковыляла по руке Покахонтас. Она следила за ее мучительно медленным передвижением.
Каноэ монаканов пронеслись мимо, темные тени на поверхности воды. Покахонтас дышала через свою тростинку глубокими, осторожными вдохами. Одна из лодок монаканов вернулась. Она плавала туда и обратно мимо них. С каноэ спустились две длинные палки, наугад тыкающиеся в тростник. Одна из них ткнулась в руку Памоуика. Он не вздрогнул, не двинулся. Лодка монаканов уплыла.
Они ждали бесконечно долго. Покахонтас приказала себе быть терпеливой, братья скажут, когда опасность минует. Она наблюдала подводный мир: крепкий тростник, растительность речного дна, рыб и насекомых. Рядом промелькнула маленькая водяная змея. Покахонтас дышала свободно и наслаждалась новой стихией. «Я — обитатель реки, дитя Ахонэ, возможно, это и есть мой мир — эта тихая прохлада».
Наконец Секотин дотронулся до нее, предупреждая, чтобы она пока не двигалась. Она смотрела, как его голова выходит на поверхность. Спустя долгое время он дал знак остальным осторожно показаться из воды. По лицу Покахонтас стекала вода, уши были полны ею, в волосы набились тростинки и грязь. Она огляделась и увидела, что Секотин уже на середине реки, видна его голова, подпрыгивающая на волнах. Памоуик прошел ниже по течению, проверяя берег. Больше в поле зрения не было ни одного живого существа.
Через несколько секунд братья присоединились к ней.
— Не видно ни каноэ, ни монаканов, — Секотин прищурился, глядя вдаль. — Мы близко от устья реки. Можем поискать наше каноэ и попытаться пройти морем или пойдем по земле.
— По земле, — сказал Памоуик.
— Прямо сейчас? — спросил Секотин.
— Безопасней спрятаться до темноты, лучше переплыть реку и найти подходящее дерево, на которое можно взобраться.
— Я останусь с Покахонтас.
— Нет, я, — твердо сказал Памоуик.
Бесшумно, один за другим, они переплыли широкую реку, достигли дальнего берега, прислушиваясь к любому постороннему шороху. На другой стороне они низко пригнулись и, под прикрытием тростника добрались до узенькой полоски земли между берегом и лесом. Здесь по знаку они бросились бежать.
Покахонтас мчалась быстро, как горная кошка. Она первой достигла леса, выбрала высокое дерево с толстым стволом и вскарабкалась наверх. Памоуик лез следом за ней.
— Забирайся выше, — сказал он, — пока не сможешь оглядеться вокруг.
Ей не нужно было говорить об этом. Усилия, потраченные на бег и лазанье, обновили каждый нерв в ее пропитанном водой теле. Кора дерева была жесткой и теплой. И, что более важно, она двигалась к небу. «Нет, — подумала она, — я не дитя реки. Ахонэ была добра к нам и откликнулась на наши молитвы, но мой любимый бог — бог неба. Мне следовало бы родиться птицей, а не рыбой, птицей, стремящейся ввысь, к солнцу». Она энергично работала руками и ногами, пока наконец не добралась до вершины. Дерево было высоким, и с него открывался вид на многие мили вокруг. Лес расстилался ковром зеленых листьев, пестревшим белыми цветами кизила — волшебное зрелище. Его рассекала лишь огромная извилистая гладь реки. Покахонтас подождала минуту, упиваясь солнцем и небом, потом воздела руки к богу неба.
— Видны какие-нибудь люди? — позвал Памоуик.
— Никого не видно. — Она сощурилась и ей показалось, что она видит солнечный отблеск на водах далекого залива. — Но, по-моему, я вижу наше каноэ.
— Оно пропало. Спускайся вниз, мы найдем ветку, на которой сможем устроиться.
Покахонтас задумчиво спустилась к нему. Она видела ноги Секотина сквозь ветви соседнего дерева. На их дереве Памоуик нашел крепкую раздвоенную ветку, на которой будет удобно спать.
— Посторожи первым, Секотин, — позвал он.
— Поспите. Я разбужу вас в сумерках.
— Давай, Белоснежное Перышко.
Памоуик протянул ей руку, и она устроилась рядом с ним на развилке ветки. Его теплое тело окутало ее нежностью. Чувство облегчения охватило Покахонтас от того покоя, который он дарил ей. Она улыбнулась, забавляясь мыслью, что она, возможно, единственное существо женского пола, которое ощущает себя в безопасности рядом с ним. Ее брат был печально известен быстротой своих рук и губ.
Ночь. Звуки леса — уханье совы, хлопанье крыльев летучей мыши, пронзительный крик маленького зверька — пробились сквозь сон. Желтая луна, в своей третьей четверти, висела над вершинами деревьев. Разбудило ее урчание в животе. Она была голодна как волк и вспомнила о кукурузном хлебе и индейке, лежащих на дне реки. Теперь они не поедят, пока не доберутся до Кекоутана, до земли Починса.
В темноте они спустились со своих веток и потянулись.
— Идем прямо в Кекоутан, — сказал Секотин, разминая мышцы ног. — Что бы ни было, мы скоро попадем на тропу.
Идти по лесу было не трудно, даже до того, как они вышли на тропу. Это были охотничьи угодья Кекоутана: люди Починса выжгли подлесок прошлой осенью, как делали это каждый год. Под ногами была только скудная весенняя растительность. Секотин двигался впереди ровными полупрыжками-полубегом. Покахонтас следовала прямо за ним, тылы прикрывал Памоуик. Воздух был прохладный. Покахонтас мечтала о своей кожаной накидке, но она пропала вместе с каноэ и едой.
Вскоре они нашли тропу, узкую грязную дорожку, вытоптанную поколениями жителей Кекоутана. Твердая поверхность позволила им передвигаться быстрее. И все равно до цели еще далеко, подумала Покахонтас, припоминая отдаленное сияние солнца на морских волнах. Даже если они проведут в пути всю ночь, Кекоутана они достигнут, когда день уже будет в полном разгаре.
Секотин остановился так внезапно, что она чуть не налетела на него. Она инстинктивно сдержала крик и свой вопрос. Секотин метнулся за деревья у тропинки, остальные кинулись за ним. Он велел им оставаться здесь, а сам пошел на разведку. Он вернулся через несколько минут с мрачным выражением лица.
— Лагерь монаканов? — прошептала Покахонтас.
— Гораздо хуже. Идемте.
Они были настороже, хотя Секотин дал понять, что опасности впереди нет. Дорожка расширилась и превратилась в небольшую поляну, купавшуюся в лунном свете. Там, ровным рядом, лежали три торса, три скальпа и отсеченные головы, три пары рук и ног.
— Нашу охрану превзошли числом, но их не пытали, — голос Секотина звучал хрипло. — Монаканы не могли успеть этого сделать.
Они стояли в молчании, потрясенные.
— Что ж, бывает и худшая смерть. Надо бы похоронить наших воинов.
