теперь вам осталось научиться ездить медленно.
И тут Бог надоумил Любу произнести наиважнейшую в ее жизни фразу.
— Кто же меня научит? — кокетливо спросила она.
Ясно, что ответил полицейский Уоррен. Урок медленной езды продолжался далеко за полночь и закончился в спальне у Патрика. Утром он совершенно обалдел от поданного ему в кровать ароматного кофе по-турецки, который Люба приготовила, пока он спал. После завтрака закоренелому холостяку Уоррену ничего не оставалось, кроме как сделать своей гостье предложение. Таким образом, штраф, который он Любе выписал, пришлось уплатить ему самому.
Люба, должен сказать, девушка чуть простоватая, но симпатичная и вовсе не глупая. Глазки черные, щечки пухлые, и сама она, видимо, расположена к полноте; пышечка, по замечанию эксперта в этой области месье де Мопассана. И детей у нее на родине не оказалось.
Словом, в церковь вошла Люба Сиделкина, а через полчаса вышла миссис Уоррен. Поток гостей на свадьбу напоминал демонстрацию. Грузовичок, полный стеклянных сосудов для приема букетов, скоро опустел, а цветы все несли. Квартал был окружен патрульными машинами и мотоциклами. Несколько гостей приехали на боевых конях. По бокам у собравшихся свисали кобуры с револьверами, дубинки и наручники. Гости за столами, сооруженными на поляне прямо на траве, пили и переговаривались, держа в одной руке бокал, а в другой уоки-токи. Шериф разрешил даже салют из винтовок в честь такого события, а его друг, мэр города, дал приказ о фейерверке. Грянул духовой оркестр городских пожарных, и мне показалось, что от ударов тарелок, сверкающих в прожекторах, сейчас начнется внеочередное землетрясение.
Если не считать гостей из университета, невеста была самым образованным человеком в этой толпе: она почти окончила МГУ да еще прихватила полгода в университете Калифорнийском. Встретился мне на свадьбе и профессор японского языка с женой Мариной-Мэри, прибывшей поздравить подругу. Они прилетели на несколько часов, оставив детей с тещей. Профессор, между прочим, сообщил, что в теннис больше не играет, некогда, и перестал быть вегетарианцем: теща решила, что это вредно.
— Я так рада за Любу, — шепнула мне Мэри. — Ведь с ее плохим английским мало было шансов выйти замуж.
В разгар свадьбы над столами пронесся ветер. Это зависла грохочущая стрекоза, то есть полицейский вертолет, и строгий голос с неба произнес:
— Именем закона все арестованы! — голос вдруг закашлялся и, решив, что это чересчур, уточнил:— Арестованы только те, кто не любит моего друга Патрика Уоррена и Лубу Сыдэлкин.
И поскольку никого не арестовали, всеобщая любовь была разлита на поляне возле дома полицейского Уоррена. С вертолета поплыли вниз сотни белых гвоздик на маленьких парашютиках. На земле их вставляли в пустые бутылки из-под шампанского. О свадьбе передавало радио, телевидение, и знали все. Говорят, без полицейского вертолета и патрульных машин, запаркованных вокруг свадебного мероприятия, скорости на хайвее возросли до смертельного предела.
В конце этой супертусовки, где-то за полночь, когда мы с женой уже собрались тихонечко смыться, подкатился жизнерадостный молодой муж Патрик. Он долго тряс мне руку своей огромной, как ковш экскаватора, пятерней, благодаря за посещение и произнося разные другие вежливые дежурные слова. А под конец поделился радостью. Люба ему сказала (он, конечно, произносил Луба), что у нее прабабушка — грузинка, которая живет в Сухуми.
— Там же пляж лучше, чем в Лос-Анджелесе, и горы красивее, чем в Италии. — Одним словом, сказка! Я очень люблю шишки-баб. Там это называется кишлак…
— Шашлык, — подсказал я.
Он посмотрел на меня с восхищением.
— Звучит, как музыка! А главное, — продолжал Уоррен, — я собираю курительные трубки. Их у меня триста семьдесят две.
— И все курите?
— Я вообще не курю! Просто это мое хобби. У прабабушки Лубы в Сухуми, хотите верьте, хотите нет, есть трубка, которую курил сам Сталин. Может, я ее куплю или выменяю, как вы думаете? Я возьму с собой трубку, которую курил вождь индейского племени у нас в Калифорнии.
Короче говоря, они с Любой решили провести медовый месяц у прабабушки и путешествовать по Абхазии. Люба, правда, пыталась его отговорить, но глава семьи твердо стоял на своем.
— Итак, мы едем в Абхазию!
— Там ведь гражданская война, — осторожно заметил я.
Усмехнувшись, он поиграл мускулами.
— Читал об этом в «Нью-Йорк таймс». Между прочим, я окончил полицейскую академию. Но поскольку в Абхазии, возможно, есть своя специфика, я не буду там брать напрокат самолет.
Услыхав это, я понял, что моя миссия как консультанта полностью исчерпана.
Патрик и в самом деле бычок экстра-класса. Темный костюм жениха на нем, казалось, вот-вот лопнет по швам. Галстука с оранжевыми цветами едва хватило, чтобы обвить его дубовую шею. Потомок золотоискателей в нашей долине, он так и пышет здоровьем. Медицина развивается не для него, страховка ему ни к чему, — преступников надо страховать, защищая от таких полицейских. Кто-то из гостей за столом рассказал через уоки-токи, что в прошлом году жених один управился с пятью уголовниками, из которых двое — бывшие боксеры. Уоррен с вертолета, через прибор ночного видения, заметил возню у придорожного мексиканского ресторана. Воры прибрали к рукам дневную выручку. Полицейский вертолет приземлился на ресторанной автомобильной парковке. До прибытия подкрепления Патрику пришлось их слегка помять: к судье всех пятерых доставили из госпиталя.
На следующий день, закрутившись с делами, я забыл про Патрика и Любу. Шли экзамены, студенты нервничали, их напряг передавался мне. На прием стояла и сидела в коридоре очередь нуждавшихся в консультации или спешивших продемонстрировать свой глубокий интерес к русской литературе девятнадцатого века. Некоторые мудрецы ухитрялись раздобыть справку о своей умственной замедленности, чтобы писать экзаменационную работу вместо двух часов четыре.
Потом наступили каникулы, и я засел за недописанный роман.
2.
Прошел, наверное, месяц, когда у меня раздался звонок. Я даже не сразу сообразил, кто это. Патрик Уоррен вернулся из свадебного путешествия.
— Ну как там озеро Рица, Пицунда, обезьяний питомник, гора Ахун?.. — я попытался вспомнить еще что-нибудь, но мой запас исчерпался.
— Замечательно! Много впечатлений, — сказал он. — Можно мне к вам подъехать?
Я думал, на крышу факультета иностранных литератур сядет полицейский вертолет, но этого не произошло. Уоррен просто пришел и сел напротив меня. Он был такой огромный, что в кабинете сразу стало тесно. Глаз, и часть щеки Патрика были темно-синими. Я не стал спрашивать: Уоррен сам обстоятельно рассказывал.
Собирались они тщательно, везли чемоданы подарков. Люба гостила в Сухуми у прабабушки Манико позапрошлым летом. Двухэтажный дом, который построил покойный муж Манико, служивший садовником на даче товарища Кагановича, стоял на самом берегу моря, окруженный виноградником. Там (у прабабушки, а не только у Кагановича) море очень близко от кровати: проснулся и — бултых. Кстати, трубка, которая так взволновала Патрика, была подарена Сталиным Кагановичу. Когда у Кагановича отобрали дачу, садовник, муж Манико, трубку нашел и взял себе.
Летом дом и сарайчики вокруг заселяли курортники — восемнадцать семей. Сама прабабушка жила там, где было потише: на краю сада, в сарайчике, стеля себе на полу. Ноги ее внутри не умещались и, как старуха говорила, спали на воздухе. Там же, в сарайчике, она держала в ямке большую старую кастрюлю, в которой хранила деньги. Продав фрукты или получив с жильца плату, Манико раздвигала в полу сарайчика две доски и засовывала под крышку кастрюли рубли, украинские карбованцы, грузинские купоны, казахские тенгю, сомы, латы, зайчики и другие свободно конвертируемые валюты. Сбербанкам Манико никогда не
