— Что же было дальше? — спросил я.
— Так вот, господин Эрнест сказал: «Если она твердо решила, то понадобится два-три года подготовки, прежде чем она сможет дебютировать, и надо бы написать отцу».
«А на что она будет жить эти два-три года?» — спросила Маргарита.
«Все будет хорошо, — успокоил ее господин Эрнест, — она хорошенькая. А красивой девушке нечего тревожиться за свое будущее — она никогда не пропадет. От пятнадцати до восемнадцати лет она наверняка найдет какого-нибудь покровителя, тем более что потребности у твоей сестренки, как у птички. Ей бы только крупинку проса да гнездышко».
Я повел плечами, глядя на маленькое беззащитное создание, лежавшее в моих объятиях, словно в колыбели.
— На следующий день мы написали папе, — продолжила она.
— И что ответил папа?
— Его ответ был таков: «Вы обе бедные сиротки, брошенные в этот жестокий мир, и единственная ваша опора — шестидесятисемилетний старик, но и меня вы можете лишиться в любую минуту. Умру я — и вы останетесь без всякой поддержки. Так что храни вас Бог! Действуйте как сочтете нужным, лишь бы старому солдату не пришлось краснеть за своих дочерей».
— У тебя сохранилось это письмо?
— Да.
— Где оно?
— В кармане одного из моих платьев. И тут я подумала о вас. Я рассудила так: раз вы дали мне билеты в театр, значит, водите знакомство с теми, кто ставит спектакли. Мне давно хотелось обратиться к вам, а я не осмеливалась, все откладывала на завтра… Но поведение господина Берюше придало мне решительности. Видно, так было угодно самому Провидению.
— Да, дитя мое, теперь я действительно начинаю в это верить.
— Значит, вы сделаете все, что сможете, чтобы я выступала на сцене.
— Я сделаю все, что смогу.
— Ах, какой вы милый!
И Виолетта, ничуть не смущаясь тем, что у нее раскрылся пеньюар, бросилась мне на шею.
На этот раз, признаюсь, я был ослеплен; рука моя скользнула вдоль ее спины, изогнувшейся от одного этого касания, и остановилась лишь тогда, когда двигаться стало уже некуда — пределом движению стал пушок, нежный и гладкий, точно шелк.
При первом же соприкосновении с моей рукой все тело девочки напряглось, голова с ниспадающим каскадом черных как смоль волос запрокинулась, сквозь приоткрывшийся рот засияли белоснежные зубы и стал виден дрожащий язык; взор подернулся сладкой истомой. А ведь я едва притрагивался к ней пальцами.
Обезумевший от желания, от ее счастливых вскрикиваний и моих ответных радостных возгласов, я отнес ее на кровать, встал перед ней на колени, рука моя уступила место моему рту, и я вкусил крайнюю степень наслаждения, доступную губам любовника при его близости с пылающей от страсти девственницей.
С этой минуты с ее стороны доносились лишь невнятные постанывания, завершившиеся долгими спазмами, из тех, что переворачивают всю душу.
Я опустился на колени и стал наблюдать, как она приходит в себя. Открыв глаза, она с усилием привстала, бормоча:
— Ах, Боже мой! Как хорошо! Нельзя ли это повторить? Внезапно она поднялась, пристально глядя на меня, и спросила:
— Знаешь, о чем я подумала?
— О чем же?
— Уж не сделала ли я что-нибудь дурное? Я присел рядом с ней на кровать:
— С тобой когда-нибудь вели серьезные разговоры?
— Да, когда я была маленькая, отец порой ругал меня.
— Речь идет о другом. Я спрашиваю, понимаешь ли ты, когда с тобой говорят о серьезных вопросах?
— Не знаю как с посторонними, но с тобой я постараюсь вникнуть во все, что ты скажешь.
— Тебе не холодно?
— Нет.
— Тогда слушай меня внимательно.
Она обхватила меня за шею, неподвижно глядя мне в глаза и явно открывая моим словам все доступы к своему сознанию.
— Говори, я тебя слушаю.
— При сотворении мира, — начал я, — женщина от рождения была наделена Создателем равными с мужчиной правами, а именно правами следовать своим естественным склонностям.
Мужчина прежде всего решил строить семью — он завел жену и детей; семьи стали объединяться в родовые общины; пять-шесть родовых общин, собранных воедино, образовали общество. Этому обществу потребовались установленные законы. Окажись женщины более стойкими, мир и по сей день подчинялся бы их прихотям, однако мужчины превзошли их по силе, сделавшись повелителями, женщинам же пришлось довольствоваться ролью рабынь. Один из основополагающих законов, предписанных девушкам, — целомудрие; одно из непреложных правил для женщин — сохранение верности.
Навязав женщинам подобные законы, мужчины оставили за собой право удовлетворять собственные страсти и не задумывались о том, что, давая волю своим страстям, они тем самым побуждают женщин не исполнять обязанности, которые сами же им вменили.
Такие женщины, позабыв о собственном спасении, даруют мужчинам счастье; те же клеймят их позором.
— Ужасная несправедливость! — заметила Виолетта.
— Да, дитя мое, это величайшая несправедливость. И находятся женщины, восстающие против нее и рассуждающие следующим образом: «Общество принуждает меня к рабству, а что оно предлагает взамен? Брак с человеком, которого я, возможно, никогда не полюблю, который овладеет мною в восемнадцать лет, отнимет у меня все и сделает меня на всю жизнь несчастной? Предпочитаю выйти за общепринятые рамки, свободно следовать своим прихотям и любить того, кто мне понравится. Буду женщиной, подчиняющейся законам природы, а не законам общества».
С точки зрения общества, то, что мы с тобой совершили, — предосудительно; с точки зрения природы, мы просто утолили свои желания. Теперь тебе понятно?
— Вполне.
— В таком случае поразмышляй в течение дня, а вечером дай мне ответ, предпочитаешь ли ты как женщина подчиняться законам природы или законам общества.
Я звонком вызвал горничную. Виолетта к тому времени уже лежала в кровати, завернувшись в простыни так, что виднелось только ее личико.
— Госпожа Леони, — распорядился я, — позаботьтесь о мадемуазель самым лучшим образом: обеспечьте ей обеды от Шеве, сласти от Жюльена, в шкафу лежат бутылки бордо, а в том маленьком комоде стиля Буль — триста франков.
Кстати, не забудьте пригласить портниху, снять мерку с мадемуазель и заказать два платья — простых, но сшитых со вкусом. Дадите необходимые указания белошвейке и подберете к платьям подходящие шляпки.
Я обнял Виолетту:
— До вечера.
Когда я вернулся к девяти часам, она подбежала и бросилась мне на шею:
— Я размышляла над ответом.
— Целый день?
— Нет, всего пять минут.
— И что же?
