без забот и опасностей, без никаких волков. Когда братья поняли, что это за лучшая жизнь и у кого она – оба струсили, но Лес переборол страх, а Альк – нет. Лес отправился вместе с новыми знакомыми; из первого похода он вернулся примерно через месяц – был очень возбужден, уверен в себе, сманивал Алька с собой и уверял, что скоро все, кто хоть чуть-чуть себя уважает, променяют это скотское существование… да, именно в таких выражениях… это скотское существование на нормальную жизнь. Альк всерьез собирался уйти с ним, но в последний момент по каким-то причинам передумал. На этот раз Лес отсутствовал около полугода. Альк врал знакомым и родственникам, что брат на заработках где-то в глухом поселке, а для себя решил: новая жизнь, видать, так понравилась Лесу, что он больше не вернется. Но он ошибся – Лес вернулся, был он чем-то напуган и подавлен. Однако в ужас Алька привело не душевное состояние брата, а то, что брат был острижен, полностью и варварски, хотя и, по-видимому, достаточно давно. Лес несколько дней прожил на сенохранилише, где Альк прятал его от посторонних глаз, а затем пропал… и обнаружился много позже уже трупом с большим стажем, тем самым трупом, который выловили из реки подчиненные Сота-Озерного… Никого из тех молодых людей, что в свое время соблазнили Леса новой жизнью, Альк больше никогда не видел и никому ничего не сказал, из понятных опасений быть осужденным и изгнанным.
Дым перевел дыхание. Посмотрел на медный колокольчик; перевел взгляд на сидящего напротив старика. Под окном галдели прохожие. Кто-то рыдал в голос; в последние дни город наполнился беженцами, и страх перед волками сомкнулся со страхом перед наступающим голодом. Зеленые крыши в несколько часов сделались черными – все, что росло, подобрали до травинки и хозяева, и непрошеные гости.
– Правильно, – сказал старик задумчиво. – Во все времена находились охотники перейти черту… Ради сытой спокойной жизни. По глупости. Из любопытства, – и он как-то странно, сдавленно хихикнул.
– И ты переходил тоже, – сказал Дым. Старик молчал. Дым и не ждал от него ответа.
Наконец старик тронул пальцем колокольчик:
– Дымка, если ты думаешь, что Хозяева станут с тобой разговаривать, как с равным или хотя бы как с младшим, ты ошибаешься. Такие, как мы есть, мы им не нужны. Они едят таких, как мы. В этом отношении они ничем не лучше волков.
Дон-н, глухо сказал колокольчик. И снова. Дон-дон-н… Будто вторя ему, неразборчиво и резко крикнула женщина под окном. Не то кого-то звала, не то прогоняла, не то проклинала.
– Теперь у меня остался к тебе только один вопрос, – сказал Дым.
– Какой же? – старик поднял белые лохматые брови.
– Правда, что они нас создали?
Лидер и его стадо жили у Хозяев, ни в чем не нуждаясь, удовлетворяя тягу к знаниям, развлекаясь и плодя потомство. Так и должно было продолжаться вечно; но Лидер рассудил иначе. Он сказал всем, кто его слушал, – а слушало его больше половины стада, – что разумному существу не пристало жить затем только, чтобы тешить самолюбие своих Создателей. Что пришло время самим строить свою жизнь и самим решать, для чего она. И позвал всех, кто верил ему, бежать вместе с ним. Они нашли летательные аппараты. Они взяли с собой все необходимое, а больше всего – правды о природе вещей, записанной в книгах… Но побег их был раскрыт…
Первую часть пути он сплавлялся по реке – на узкой лодке с двумя поплавками по бортам. Это была самая легкая и самая страшная часть пути; потому что по берегам тянулась волчья земля, ничья земля, несколько дней назад бывшая мирным процветающим краем.
За три дня пути Дым не слышал ничего, кроме плеска воды, шелеста веток и собственного дыхания. Пахло травой – а из-под этого терпкого, одуряющего духа проступал сладковатый запах мертвечины.
Он видел – издали – несколько поселков, безлюдных, пустых. Колыхались на веревках развешенные для просушки тряпки. Дым сидел, скорчившись в своей лодке, и глядел на воду – игра солнечных бликов на время вытесняла из головы все мысли и все несвоевременные воспоминания. Например, как они с сыновьями собирали на озере камыш для летней хижины.
Первую ночь он спал неспокойно – и на рассвете проснулся оттого, что средний сын его, Мири, трогал его за плечо. Дым вскочил, протянул руки, желая схватить, обнять и никогда больше не выпускать – но это просто дерево, низко склонившееся над водой, накрыло ветвями сбившуюся со стремнины лодку. Дым оттолкнулся веслом от берега и снова выгреб на середину реки.
Мири стоял перед глазами. Или это Рос? Они ведь близнецы… Все трое сыновей Дыма были где-то рядом; точно так же пахла река, когда они с мальчишками лежали на дощатом настиле у лодочной станции, Рос хвалился, что прыгнет с кручи, а Мири и Кит…
Дым взялся грести. Толку от неумелых манипуляций с коротким веслом было немного, зато руки скоро устали до боли, до судорог, и эта боль, и мерное движение помогали не думать о сыновьях.
На крутых берегах росли ромашки, точно такие, как та, что проглядывала из-под побелки в доме погибшего Леса-Ланового. Нет, не такие… Та ромашка была одушевлена. Эти существовали сами по себе, на них некому было смотреть и некому было радоваться…
Выбившись из сил, Дым опустил весло. Избавившись от его услуг, лодка побежала, кажется, даже скорее.
Через три дня, на рассвете, лодка подобралась к излучине и не без помощи Дыма уселась на мель. На карте, которую Дым расстелил на влажных досках, в этом месте красная штриховка сменялась желтой. Отсюда рукой подать было до бывшей границы; теперь это были глубокие тылы волчьей армии, и появление здесь одинокого путешественника было предприятием дерзким настолько, что вполне могло окончиться благополучно.
Дым шел налегке – он не взял с собой самострела, а еда в этих местах росла буквально под ногами. Самым тяжелым предметом из его снаряжения были сапоги, пропитанные отбивающим запах составом; впрочем, Дым не обольщался относительно их эффективности.
На второй день путешествия он вышел к границе. Мачты стояли в ряд, одна за другой, и, целые и неповрежденные, вертелись на их верхушках пресловутые маячки.
Дым двинулся вдоль границы по едва заметной, почти полностью заросшей тропке – совсем недавно здесь ходили дозорные – и очень скоро наткнулся на остатки волчьей трапезы, теперь уже давней. Возможно, здесь лежали первые жертвы нашествия, самые первые, которых некому было хоронить. Дым задержался ненадолго, чтобы проговорить слова Последней Речи, завещанной Лидером для погребения. За длинный день, – а он шел, не останавливаясь, до самого вечера – ему пришлось проговорить эту Речь несколько десятков раз. Его губы растрескались, но он повторял ритуальные слова полностью, без сокращений. Вечером он не смог есть. Напился из бочки с дождевой водой, которая больше никому не понадобится. И заснул в какой-то роще, справедливо рассудив, что если его выследили волки – толку от ночного бодрствования все равно не будет. Он проснулся оттого, что кто-то дышал над его лицом. И, открыв глаза, почти не удивился, увидев прямо перед собой серую морду.
Волчонок отступил на шаг. Он был, вероятно, совсем еще мал – ростом меньше Дыма. Живот волчонка подобен был тугому мячу: щенка недавно накормили, и накормили пресытно.
Дым огляделся. Если взрослые родичи волчонка и обретались где-то поблизости – они пока ничем не давали а себе знать.
Дым понял, что ему почти не страшно. Противно – да. А страха не было. Он встал в полный рост; волчонок неуверенно шевельнул хвостом. Возможно, он впервые в жизни видел пищу целиком – и самостоятельно передвигающуюся. Возможно, он был удивлен. Возможно, он хотел поиграть.
– Пожиратель мяса, – сказал Дым. В его представлении это было самое изощренное, самое грязное ругательство.
Волчонок удивился еще больше. Он никогда не слышал, чтобы мясо издавало упорядоченные звуки.
