тот моментально осознает, что всю жизнь мечтал отвезти хоть кого-нибудь даром.
Аня покачала головой.
– Нельзя.
– Почему?
– Просто нельзя и все. Если мы хотим добраться живыми, то должны идти именно так. Другого пути не существует, – сказала Аня.
Больше вопросов не возникало. Более того, мнительный Чимоданов моментально достал из кармана маркер и принялся оставлять повсюду руны. Дворы странным образом пустели. Мамаши с колясками, пенсионеры и случайные прохожие спешно эвакуировались в подъезды, испытывая тревогу необъяснимого свойства.
Мошкин остановился, вгляделся в очередную руну Петруччо и спросил:
– Чимоданов, что ты делаешь?
– А что, не видно? Маскировочные руны! – назидательно отвечал Чимоданов.
Зудука, сидевший у него за плечами, молча гордился хозяином. Как оказалось, небезосновательно.
– Чимоданов, ты просто шедевральный идиот! С каких это пор у маскировочных рун извилистое завершение? Это руны ужаса. От таких опустели Содом и Гоморра. Опустели же, да?
Чимоданов вгляделся в руну и хлопнул себя по лбу.
– Да, я идиот! Прошу расстрелять меня через повешение! – буркнул он, закрывая маркер.
Спустя полчаса, четырнадцать дворов, восемь улочек и шесть заборов, они вышли к Москве-реке. Река почему-то вызвала в памяти Эди мост вблизи Библиотеки иностранной литературы, и он с тревогой покосился на Аню. Однако теперь та явно не собиралась закрывать файл своей жизни.
Вместо этого она спустилась с каменной набережной к воде и стала чего-то ждать. Река терлась влажными боками о набережную, покачивала привязанные к причалу шины.
– И чего мы ждем? Речного трамвайчика? – вкрадчиво поинтересовалась Ната.
Аня пожала плечами.
– Ты что, не знаешь? Куда дальше, а?
Аня посмотрела на нее долгим задумчивым взглядом, от которого Нате стало неожиданно не по себе. И это ей, которой достаточно было один раз зацепить глаза мелькнувшего в кабине машиниста, чтобы тот бросился экстренно останавливать электричку.
– Никуда, – спокойно ответила Аня.
– Никуда?
– Мы пришли. Сюда я и должна была вас привести. Все началось водой и закончилось водой. Что дальше, я не знаю.
Аня сняла очки и бросила их в воду. На прощанье стекла еще раз сверкнули на солнце.
– Все, от очков я свободна. Их миссия завершена. Больше они не вернутся, я чувствую, – сказала Аня.
– И что нам делать дальше? – спросил Мошкин.
– Не знаю. Всякий проводник доводит лишь до определенной точки. Когда она достигнута, нужен новый проводник, – ответила Аня.
Без очков ее глаза вновь стали близорукими и беззащитными. На Нату она больше не смотрела и опиралась на руку Эди Хаврона.
Мошкин повернулся, посмотрел на воду и вдруг издал горлом неясный звук. На реке появился белый катер. Двигаясь против течения, он приблизился к причалу и замер в полуметре от него. Управлявший катером человек в белой фуражке повернул к ним круглое, багровое лицо.
– Мамай?! Это ты, что ли? Разве у тебя есть права на вождение катера? – забеспокоился правильный Евгеша Мошкин.
Ната фыркнула. Вопрос был фирменно мошкинский – бессмысленный в высшем градусе.
– Спроси лучше, выдавали ли монголотатарам права на вождение лошади, – ответила она и первой запрыгнула в катер.
– Ну и кого тут шлепнули? Все какое-то подозрительно новенькое. Где дырки от пуль? Э-э?
Мамай ухмыльнулся.
– Обижаешь! Смотри туда, а! – сказал он, кивая на люк в трех шагах от ноги Наты.
Ната заверила его, что в трюм она заглядывать не собирается.
Эдя тоже хотел запрыгнуть на катер, но Аня удержала его.
– Не надо. Нас с тобой
– Там – это где?
– Не знаю. Но мы там не нужны. Это я знаю. Бывший хан Золотой Орды махнул им рукой
на прощанье. Мотор взревел, выбросил фонтан воды, и мощный катер стая быстро удаляться от причала.
Условие мудрости – нравственная чистота. Последствие ее – душевный мир.
Плыли они не меньше часа. Белый нос катера буравил воду. Мамай был молчалив. Ната легла на живот и зачерпывала ладонью воду. В этот момент в ее лице не было ничего демонического. Его нельзя было даже назвать красивым. Секрет привлекательности состоял разве только в непредсказуемой подвижности. Даже теперь, когда Ната была задумчива и любовалась водой, лицо продолжало жить собственной жизнью.
Мошкин незаметно, но пристально наблюдал за Натой. В его глазах можно было прочитать, что он любит ее «не за то, что...», а «несмотря на...». Огромная разница, если вдуматься. «За то, что...» любить просто и скучно. Любить же «несмотря на...» куда сложнее и увлекательнее. Правда, от такой любви чаще бывают одни неприятности.
Чимоданов нет-нет да поглядывал на свой красный чемодан. Мошкину даже показалось, что Петруччо хочет будто нечаянно столкнуть его в воду. Он поставил его на край и, посвистывая, повернулся. Евгеша понял, что чемодан сейчас толкнут пяткой.
– Осторожно! – воскликнул Мошкин невольно.
Петруччо опомнился и, сделав вид, что не понимает, о чем речь, уселся на чемодан. Когда город остался позади и река начала петлять, Мамай решительно направил катер к берегу.
– Прыгайте! Через две минуты рванет, взглянув на часы, равнодушно сказал он.
– Что взорвется? – удивился Мошкин. Мамай ткнул пластилиновым пальцем под
ноги.
– Катер.
– Кто его заминировал? Ты?
Услышав вопрос такой степени нелепости, хан презрительно плюнул в воду. Мошкин проследил за его плевком. И тут пластилин.
– Нет.
– А кто?
Лицо комиссионера осталось неподвижным.
– Не мрак творит главное зло в этом мире. Он лишь использует то зло, которое уже творится, к своей выгоде. Так говорит Арей, – сквозь зубы ответил хан.
Мошкин, помнится, удивился тому, что акцент у Мамая то появляется, то исчезает. С другой стороны, Мамай был комиссионером, а раз так, то и судить его по людским законам нельзя. Зло,
