Habent sua fata libelli pro capite lectoris[1].
Глава первая.
ЛЫСЫЙ ЧИНОВНИК С ЛЫСОЙ ГОРЫ
«Но, — добавлял он, — когда я вижу, как тщательно уложены его волосы и как он почесывает голову одним пальцем, мне всегда кажется, что этот человек не может замышлять такое преступление, как ниспровержение римского государственного строя».
— Коты и клизмы! — сказал Тарарах.
Медузия взглянула на него вежливо и холодно.
— Прости, Тарарах, но я женщина темная и не постигаю творческого полета твоей мысли. Не мог бы ты выражаться яснее?
— Коты и клизмы. Катаклизмы. Я предчувствую их близость, — уточнил питекантроп.
— Пещерный юмор!
Одна из прядей медных волос доцента Горгоновой подозрительно шевельнулась. Почувствовав это, Великая Зуби предостерегающе коснулась ее локтя.
— Меди… не надо… ты устала и взвинчена, — шепнула она.
Медузия на миг прикрыла глаза, показывая, что прекрасно это понимает и держит себя в руках.
— И по каким же признакам, позволь тебя спросить, ты делаешь такие выводы? — спросила она у Тарараха.
— Сны, — терпеливо пояснил питекантроп. — Несколько дней подряд мне снится, что у меня выпадают зубы. А зубы у меня отличные, хотя и не самые белые. В первый раз такое было незадолго до великого переселения народов, во второй — перед чумой в начале четырнадцатого века, в третий — незадолго до Первой мировой войны.
Академик Сарданапал положил Тарараху руку на плечо.
— Надеюсь, что все еще обойдется. Мы должны успокоиться и быть едины. Недаром древние говорили: «Ранит не битва, ранит бегство». А пока я попросил бы воздержаться от прогнозов, — успокаивающе заметил он.
Питекантроп взъерошил волосы огромной пятерней.
— Да что я такого сказал-то? Ну обойдется и обойдется! Я буду только рад! — обиженно прогудел он.
Недалеко от стены, хлопая крыльями, пролетели две гарпии. Одна из них походя обругала Великую Зуби нехорошим словом и — мгновение спустя с мерзким карканьем свалилась в ров. Зуби подула на кольцо.
— Так кто из нас взвинчен? — шепнула ей Медузия.
Великая Зуби поправила свою прямую, как у пони челку, и вздохнула.
