ломается. До такой степени, что макетный нож, которым суматошно пытаешься очинить карандаш по- новой, будто сам по себе вырывается из дергающейся руки и — по пальцу, по пальцу. Кровь…
Надо бы вытереть и — йодом, йодом. Откуда здесь, в аудитории, йоду взяться! Ладно, заживет, как на собаке. А вытереть — чем? Бумажечку какую-нибудь… Да вот же она — лист ватмана с крылатым- пренеприятным. Об нее и…
И кровавое пятно у рта и на подбородке воссозданного в угольном карандаше Князя Тьмы.
Испортил рисунок, господин хороший-нервный!
М-м… нет. Более того. С кровавым пятном оно как-то и убедительней. Натуралистично, однако убедительно. Как живой! И спаси-сохрани нас, человеков, — живых ли, мертвых .ли! — от встречи с ним, с таким… С крыльями и кровь пьет — это как раз в данном конкретном случае не «Always ultra-plus». С крыльями и кровь пьет — это как раз в данном конкретном случае вампир, химера, гор-гулйя… Личин у Князя Тьмы не счесть.
А нечего, понимаешь, давать волю воображению! Особенно лицам кавказской национальности. Оно у них необузданное. Вовремя пресекать надо.
Пресекать? Что ж, ваше слово, уважаемый преподаватель.
— Так! На сегодня хватит! Следующий сеанс — через неделю.
Запоздал ты с пресечением, уважаемый преподаватель — рисунок у худющего завершен, и последний штрих — кровь.
Ну да уважаемый преподаватель не задавался целью именно пресечь именно необузданное воображение тощего студиозуса. Он и в процессе сеанса никому из дюжины богемных парней через плечо не заглядывал — рисуют и рисуют, у каждого своя голова на плечах, у каждого свой масштаб ранимости. Деликатность, граничащая с наплевательством. Вот и не углядел уважаемый преподаватель химеру- горгулию на ватмане тощего студиозуса. А пресек просто потому, что академический час истек. Время — деньги.
Можешь пошевелиться, модель, потянуться, размяться, халат роскошный накинуть, кофейку горячего хлебнуть. Следующий сеанс — через неделю.
А вы, коллеги, можете быть свободными. Собирайте этюдники, пакуйте инструмент. На сегодня хватит.
— Эй! Осторожней!
И то верно! Худющее лицо кавказской национальности рванулось столь стремительно, будто проглоченная граната вдруг ожила в утробе и затикала, а где-то вне аудитории неподалеку сапер прохлаждается, без дела мается, а счет на секунды.
— Прошу прощения…
Модечи-Адонису, в отличие от эмоционального рисовальщика химеры-горгульи, спешить некуда. Вернее, незачем. Мы славно поработали и славно отдохнем. Кофе был отменным, спасибо. Всем спасибо, все свободны.
Теперь с чувством, с толком, с расстановкой облачиться.
Белье изысканное, матовой прозрачности (Хуго Босс, не иначе).
Якобы простенький свитерок (но подлинный ценитель скажет: «О!»).
Черные кожаные джинсы, черная же и кожаная же куртка (или Адонис так-таки гей? излюбленная униформа у них, у нетрадиционных, — черная кожа).
Витой ремешок с вплетенной серебряной нитью — перехватить роскошную шевелюру и увязать в «конский хвост».
Всё, домой. А там — ванна-джакузи, ароматизаторы, бокал калифорнийского красного на сон грядущий. И — сон. Кровать, разумеется, под балдахином. Простыни — белый атлас. И сказать, что сном кончаешь тоску и тысячу природных мук, наследье плоти. Впрочем, это было бы излишне мрачно. Как- никак, но плоть Адониса на сегодняшний день, до сегодняшнего дня приносила ему не тоску и тысячу природных мук, а, наоборот, восторг и упоение, обеспеченные сибаритским образом жизни, обеспеченным материально. Недурственно обеспеченным. Не всякий честный налогоплательщик в стране Бога и моей может позволить себе «мазе-ратти» последней модели. Он, Адонис, может.
Многое он может себе позволить. А вот хотя бы и не домой сейчас пору лить, а в престижную ночную ресторацию — без развязных афро-американцев и раздолбанного музыкального автомата. Плеск рояля, свечи, вышколенный гарсон, трепанги, бокал, опять же, красного калифорнийского…
М-да, если по совести, Адонис предпочел бы всем этим изыскам изрядную порцию «пасты». Две порции! Да таких, чтобы каждая еле умещалась в пресловутых сковородках из Вилларибы и из Виллабаджо. И пива, и пива! Большой «Гиннесс». Два больших «Гиннесса»! Три!
Нель-зя! Вот они все-таки тысячи природных мук, наследье плоти. Натурщик да соблюдёт плоть свою в идеале — чтоб ни лишней складки-морщинки, ни вздутия живота, ни темных кругов под глазами. Торгуешь телом — будь добр, сохрани товар в состоянии первой свежести. Вторая, третья — тоже на что- нибудь сгодится (среди моделей попадаются та-акие экземпляры — борцы сумо понуро курят в сторонке!), но это уже не те деньги, не такие. Богема преимущественно предпочитает классические пропорции. У Адониса — классические пропорции. Ars, конечно, longa, и vita, конечно, brevis. И рано или поздно — увядание и артрит. Но зачем же подгонять неизбежное?! Чем позже, тем лучше.
Потому, кстати, в престижную ресторацию тоже дорога заказана. Да, трепанги, приготовленные по уникальному старинному рецепту, продлевают жизнь до ста, а то и до полутораста лет, — существует такое поверье. Но — время позднее. Пока их, трепангов, дождешься — и вовсе глубокая ночь. Нет, сервис в престижной ресторации на уровне, на должном. Однако уникальный старинный рецепт подразумевает не менее трех часов для воплощения трепанга в блюдо «морской жэнынень». Сиди и жди. Можешь, разумеется, заказать еще чего-нибудь, что душе угодно, коротая времечко в ожидании «морского жэныденя» («пасты»! «пасты»! из Вилларибы! из Виллабаджо!), но… см. выше. А значит, просто сиди и жди… Довольно он, Адонис, нынче сидел и ждал в аудитории Университета Джорджа Вашингтона! Так-то хоть за деньги! А впустую, пусть и в престижной ресторации — увольте! Темные круги под глазами тогда, опять же, проявятся непременно — ночь… Нет уж! Домой, домой! Зябко что-то на улице. Бр-р, пробирает. В «мазератти», за руль и — домой.
Однако! Что за ерунда?! В собственную машину не попасть! Дверные ручки какая-то сволочь свинтила. Афро-американская сволочь, подростковая, не иначе. Вот сволочь! Ладно бы — «дворники»! Дождь накрапывает, но все-таки не ливень — добрался бы. Но дверные ручки! Все четыре!.. И это в двух шагах, в шаге от Университета Джорджа Вашингтона, от средоточия культуры, можно сказать! Ужасный век, ужасные сердца ! Вот… сволочь…
Нет, конечно, так или иначе Адонис внутрь «мазератти» попадет. Для опытного автолюбителя подобная проблема — не проблема. Но повозиться придется — минуту-другую. С ключом тем же. Минута- другая — не принципиально. Главное, обидно, да?
Минута-другая, значит? Не принципиально, значит? Для кого как…
Для душегуба, хоронящегося за выступом стены в десятке метров от серебристого «мазератти» — в самый раз. Ему, душегубу, эта самая минута-другая, эта самая заминка владельца автомобиля у замкнутых и обезру-ченных дверей — самое то! То самое!
Иначе появится жертва на пороге Университета, молодцевато пробежится по лестнице вниз, силой своей играючи, нырнет в салон машины и — поминай как звали. За всё про всё не минуты — секунды.
А так — пока жертва возится с непослушным ключом (пальцы стынут?), пока тычет в непослушную скважину (чуингамом залеплена?)… И всё внимание жертвы — на «сим-сим, откройся». И не заметит жертва даже боковым зрением, как от стены отделяется тень в плаще с капюшоном, как в несколько вкрадчивых прыжков преодолевает тень десяток метров…
Жертва? Ну а кто же он, Адонис, если не жертва! Еще нет, но вот сейчас-сейчас… Сейчас!
…как в отсветах ночных фонарей сверкнуло лезвие ножа…
— Не на… !!!
Надо, надо. Все мы лишь гости на этой планете. Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева? Не пора ли вам на покой? Нет, не в кровать с атласными простынями и балдахином. На вечный покой. Кончай тоску и тысячу природных мук, наследье плоти… Вот вам живой пример постулата «ars longa, vita brewis». To есть
