мчался туда, как безумный, выкрикивая по временам имя калеки. Все время он оставался впереди, пока наконец, пройдя около мили от холма, Дэвид не вышел на берег широкого потока и не увидел того, что являлось преградой пожару. Перед его глазами поток разделялся на два рукава, а вдоль каждого берега тянулась широкая просека, проложенная топорами людей Черного Роджера, предвидевших этот день огненного моря.
Карриган плеснул себе в глаза нагревшейся водой, а потом оглянулся. Пожар прошел, дымовая пелена поредела, и недавно зеленевший мир лежал перед ним черным трупом. Кругом все тлело и дымилось; глубокий чернозем был еще полон огня. Маленькие огненные языки еще лизали тысячи обуглившихся пней. Но ветер утих, и теперь уже слабо доносился замиравший вдали гул пожарища.
И вдруг среди этой обугленной пустыни раздался с того берега реки страшный крик. Это был Черный Роджер, даже в этом царстве отчаяния и смерти продолжавший звать калеку Андрэ.
Глава XXV
Карриган бросился в реку и, погрузившись в нее по пояс, сразу нашел место, откуда вышел Черный Роджер: груды золы и пепла отчетливо сохранили глубокие следы. По этим следам он и пошел. В раскаленном воздухе еще носились тучи пепла и дыма, своими ногами он наступал на еще пылающие красные уголья. Обугленные стволы сосен и кедров еще скрипели и трещали, внезапно вспыхивая по временам огненными языками. Воздух все больше накалялся, лицо пылало, глаза невыносимо резало, когда он увидел вдруг Черного Роджера. Он уже не звал больше калеку Андрэ и только шел напролом сквозь дымящийся хаос, словно ослепший и обезумевший зверь. Дважды Дэвид обходил стороной места, где Черный Роджер бросался напрямик средь горящих обломков, а когда он в третий раз направился по его следам, пылающие угли больно обожгли ему ноги. Он собирался было уже позвать Черного Роджера, но, мучительно задыхаясь, не успел еще выкрикнуть ни одного слова, как вдруг увидел, что великан остановился внезапно там, где, неожиданно кончаясь, лес переходил в туманное, полное дыма пространство. Когда Дэвид направился к нему, он стоял на обуглившемся краю обрыва, который навис над дымившейся внизу долиной.
Из этой узкой долины между двумя холмами, где еще час тому назад теснились зеленевшие сосны и кедры, на него пахнуло удушливым страшным жаром. Черный Роджер смотрел вниз, в эту ужасную бездну, и Дэвид услышал вырвавшийся из его груди глухой стон. Его огромные голые руки были черны и покрыты ожогами; волосы опалены; рубашка изодрана. Когда он обернулся на голос Дэвида, его глаза дико горели на лице, напоминавшем собой черную маску. Узнав Дэвида, он вдруг зашатался всем своим огромным телом и, что-то выкрикнув, покатился вниз.
Дэвид своими полуослепшими глазами не разглядел ничего, как вдруг почувствовал, что из-под его ног уходит почва: источенные пламенем корни и земля обвалились, словно гнилые, и он покатился вниз вслед за Черным Роджером, задыхаясь под грудой пепла и тлевшей земли. С минуту он лежал оглушенный, но когда нечаянно попал рукой в огонь, то со страшным криком вскочил на ноги и начал осматриваться, отыскивая Черного Роджера. Некоторое время он стоял как слепой, а когда наконец овладел своим зрением, то футах в пятидесяти от себя разглядел Одемара. Тот ползком пробирался по дымившемуся пожарищу, а когда добрался наконец до обуглившегося пня, то с громким криком вцепился в него, повторяя все то же имя:
— Андрэ, Андрэ!
Дэвид поспешил к нему и, помогая подняться на ноги, увидел, что тот ухватился не за пень, а за обуглившийся труп калеки Андрэ!
Ужас сковал ему язык. Черный Роджер взглянул на него и весь затрясся от рыданий. Затем, быстро овладев собой, он положил Дэвиду на плечо свою обожженную и окровавленную руку.
— Я знал, что он направится сюда, — проговорил он, с трудом выговаривая слова распухшими губами. — Он вернулся домой, чтобы умереть.
— Домой?
— Да! Его мать и отец были погребены здесь около тридцати лет тому назад, а он горячо любил их. Смотрите на него, Карриган! Хорошенько всмотритесь в него. Ведь это тот, кого вы искали все эти годы, один из лучших людей, когда-либо живших на свете. Это — Роджер Одемар! Увидев пожар, он бросился защищать от огня родные могилы. И теперь он мертв!
Он застонал и так оперся всем своим телом на Дэвида, что тот с большим трудом смог удержать его от падения.
— А вы? — воскликнул Дэвид. — Ради самого Бога, Одемар, скажите мне…
— Я, мсье? Я только Сен-Пьер Одемар, его брат.
И с этими словами он, тяжело опустив голову, словно труп, упал на руки Дэвиду.
Каким образом Дэвид снова выбрался наконец на берег потока с тяжелым телом Сен-Пьера Одемара на плечах, это осталось мучительным кошмаром, которого он никогда не мог точно восстановить в своей памяти. Он знал, что вел отчаянную борьбу, какую ему никогда еще не приходилось вести раньше; что его жгло, слепило и у него мутилось в голове. Однако он продолжал упорно держать сломавшего себе ногу Сен-Пьера, зная, что тот погибнет, если его опустить на тлевшие у него под ногами уголья. Все время он слышал стоны Сен-Пьера, слышал его обращенные к нему слова. Наконец он добрался до воды и упал у самого берега вместе с Сен-Пьером. В его голове все потемнело и стало похожим на пожарище, по которому он только что шел.
Он не сознавал своих тяжелых ран. Окутанный мраком, он не чувствовал никакой боли. И все же какие-то смутные воспоминания у него сохранились. Он помнил раздававшиеся над ним крики Сен-Пьера. Целыми днями, казалось ему, он не слышал ничего другого, кроме этого оглушительного голоса, разносившегося на огромное расстояние. А затем стали раздаваться другие голоса, то вблизи, то вдали, потом кто-то поднял его, и он поплыл куда-то, как в облаках. Потом он уже ничего не слышал и не чувствовал, словно мертвый.
Чье-то тихое нежное и ласковое прикосновение вернуло его к действительности. Он пришел в себя, хотя некоторое время не шевелился и не открывал глаз. Ему слышался голос, и это был женский голос, говоривший очень тихо, и какой-то другой голос отвечал ему. Затем он уловил чье-то тихое движение, и кто-то отошел от него; он услышал, как почти бесшумно открылась и закрылась дверь, и слегка приоткрыл глаза. Он находился в комнате, на стене которой играл солнечный луч. Он лежал в постели, а нежная и легкая, словно пух, рука ласково гладила его по лбу и волосам. Он шире раскрыл глаза и поднял их. Сердце его заколотилось. Над ним склонялось сияющее нежное лицо, улыбавшееся ему ангельской улыбкой в ответ на его изумленный взгляд. И это было лицо Кармин Фэнчет!
Он сделал усилие, собираясь заговорить.
— Тише! — прошептала она, и он увидел, как заблестели ее глаза, а вслед за этим что-то влажное упало ему на лицо. — Она сейчас вернется, а я уйду. Три дня и три ночи она не спала, а потому первой должна увидеть, как вы откроете глаза.
Она склонилась над ним. Ее нежные губы коснулись его лба, и он услышал заглушенные в ее груди рыдания.
— Да благословит вас Бог, Дэвид Карриган!
Когда она ушла, он снова закрыл глаза. Он начинал чувствовать боль, жгучую, разъедающую боль во всем теле, и тогда вспомнил свою отчаянную борьбу с огнем. Потом опять бесшумно отворилась дверь, кто-то вошел и опустился возле него на колени, тихо, словно не дыша. Ему захотелось открыть глаза, назвать имя, но он медлил, и мягкие, как бархат, губы коснулись его собственных губ, а затем они перешли на его закрытые глаза, на лоб, на волосы, и, наконец, кто-то нежно прижался к нему.
Он открыл глаза. У его постели стояла на коленях Мари-Анна, положив ему на руку голову. Он почти не видел ее лица, но ее роскошные волосы лежали у него на груди; он видел кончики ее длинных ресниц, пока она оставалась так, не шевелясь и словно затаив дыхание. Она не знала, что он проснулся, проснулся от первого своего сна за все три дня мучений, о которых теперь позабыл; глядя на нее, он старался ни одним движением не выдать своего пробуждения. Одна рука его лежала на краю постели, и он едва
