Согласно этому письму полковник Беккер и его супруга прибыли в Черчилл из Лондона на пароходе около месяца назад. Он вспомнил, что письмо, полученное им от девушки, было отправлено недель шесть назад, судя по дате. Когда оно было отправлено, полковник Беккер и его жена находились в Лондоне или Ливерпуле либо пересекали Атлантический океан. Как бы ни были схожи по почерку эти два письма, он точно установил, что они не могли быть написаны одним и тем же человеком. Несколько минут он сидел неподвижно, откинувшись на спинку стула, полузакрыв глаза, наслаждаясь ласковым теплом очага.
Знакомое видение вновь возникло перед ним. Полусознательно он вновь вступил в борьбу с этим видением, борьбу, которую он вел уже десятки раз с того дня, как пришло письмо, надушенное гиацинтом. И теперь, как и тогда, все его усилия были тщетны. Он вновь видел ее перед собой, опять такой же, какой она была на балу у Хаукинсов, с теми же смеющимися глазами и ртом, с тем же отливом червонного золота волос.
Стил с усилием поднялся и посмотрел на часы. Было четверть пятого. Он нагнулся, чтобы закрыть дверцу очага, и внезапно замер с протянутой рукой и наклоненной головой. На его колене, поблескивая в отсветах огня, подобно золотой нити, лежал один-единственный женский волос.
Он медленно выпрямился, держа волос на свету. Его пальцы дрожали, движения были порывисты. Этот волос выпал из письма или конверта, и он был абсолютно похож на ее волосы.
Со стороны хижины, в которой жил агент, донесся хриплый звук охотничьего рога: то Брид звал его ужинать. Прежде чем ответить на призыв, Стил намотал золотистую шелковую нить на палец, осторожно снял ее и положил между бумагами и карточками в кожаный бумажник. Его лицо пылало, когда он вошел в хижину агента. С того вечера на балу у Хаукинсов, когда он ощутил чудесное прикосновение женской руки, теплый аромат ее дыхания, нежную ласку ее волос, коснувшихся его склоненного полубессильно лица, — с того вечера мысль о женщине ни разу не волновала его так сильно, как теперь. Он порадовался, что Брид, поглощенный своими собственными заботами, не заметил в нем никакой перемены и ничего не спросил относительно письма.
— Я вам говорю, Стил, мне дадут хорошую взбучку, — мрачно сказал агент. — Озеро Бен — самый ничтожный, самый заброшенный, самый никчемный пост от Атабаски до залива. Два сезона подряд была отвратительная охота, и все пошло прахом. А полковник Беккер важная шишка в правлении компании. Можете не сомневаться — он сразу решит, что тут нужен новый человек. Десять против одного, что так оно и будет.
— Чепуха! — воскликнул Стил. Краска неожиданно залила его лицо, когда он посмотрел на Брида. — Послушайте, что вы скажете, если я отправлюсь встречать их? — спросил он. — Нечто вроде комитета по организации встречи в единственном числе. Прежде чем они доберутся сюда, я растолкую им, чем был раньше пост на озере Бен и чем он стал за последние годы.
Лицо Брида в одно мгновение прояснилось.
— В этом наше спасение, Стил! И вы это сделаете?
— С удовольствием.
Склонившись над тарелкой, Филипп чувствовал, что лицо его горит все сильнее.
— Вы уверены, что они совсем пожилые люди? — спросил он.
— Так мне писал Мак Виф из Черчилла. По крайней мере относительно полковника.
— А жена его?
— Штучка, должно быть, — пробурчал Брид довольно непочтительно.
— Если бы сюда ехал один полковник, это было бы еще не так плохо. Но старая дама, уф! О чем он забудет, то она ему напомнит, можете быть уверены.
Стил вспомнил свою мать, которая взирала на окружающий мир сквозь величественный лорнет, и уныло рассмеялся.
— Все равно пойду встречать их, — сказал он. — Скажи Джеку, чтобы он завтра утром разбудил меня и все приготовил. Я отправлюсь в путь после завтрака.
Он вздохнул с облегчением, когда ужин подошел к концу и он вновь очутился в своей хижине наедине с любимой трубкой. Чуть не краснея от стыда, он извлек золотой волос из бумажника и еще раз поднес его к свету.
— Ты рехнулся, Филипп Стил, — промолвил он укоризненно. — Ты непростительный идиот. Что общего между тобой и женой полковника Беккера, даже если у нее золотые волосы и она пользуется для письма меловой бумагой, обмакивая ее предварительно в гиацинтовые духи. Ну его к черту. — Он разжал пальцы и воздушный поток унес золотистый волос в глубь темной хижины.
Только в полночь улегся он в постель. И был уже на ногах, как только забрезжила холодная серая заря. Весь день он неустанно пробирался на лыжах к востоку по компанейской дороге, доходившей до залива. За два часа доя наступления сумерек он раскинул легкую походную палатку, собрал бальзаму для постели и разложил костер из| сухого хвороста у подножия высокой скалы.
Было еще светло, когда он завернулся в одеяло и лег на бальзам, протянув ноги по направлению к нагретой скале. Ему казалось, что воздух над ним как-то неестественно спокоен: ночь сгущалась за пределами светлого круга, образованного костром, и по мере того как черный мрак окутывал его, Стил начал испытывать чувство одиночества. Это было новое для него ощущение, он присел на постели и, содрогнувшись, уставился на костер. Та самая тихость, то самое бесконечное, таинственное, безмолвное одиночество Севера, которое завоевало его сердце. До сих пор он любил его. Но теперь в нем было нечто угрожающее, почти такое, что заставляло Стила напрягать зрение, заглядывать в темную даль за костром, напрягать слух, прислушиваясь к несуществующим звукам. Он знал, что в этот час он томится по обществу — не по обществу Брида, не по обществу тех людей, с которыми он охранял границы, — но по тем мужчинам и женщинам, с которыми он некогда знался и в жизни которых он играл некоторую роль — столетия назад, как ему казалось. Уставясь на костер, стиснув кулаки, он знал, что больше всего он томится по женщине, чьи глаза, губы и солнечные волосы преследовали его после долгих месяцев забытья, чье лицо, маня, улыбалось ему в пляшущих языках костра — колдовало, звало из-за многих тысяч миль. И если бы он захотел…
Он вонзил ногти в ладони и откинулся на подушку с проклятием, в котором было больше растерянности, чем кощунства. Физическая усталость, а не сон, смежила ему веки; он дремал, и знакомое лицо все приближалось к нему, становилось все явственней, пока, наконец, не очутилось с ним рядом, пока он не услышал знакомый голос, знакомый смех — мягкий, серебристый, по-девичьи музыкальный, — тот смех, что очаровал его на балу у Хаукинсов. Он услышал отдаленный гул других голосов, потом один выделился и заговорил совсем близко от него, голос Чизборо, который, ничего не подозревая, прервал их беседу и спас его в критическую минуту.
Стил заметался на постели; потом приподнялся на локте и взглянул на костер. Ему казалось, что он наяву слышал голос Чизборо; как бы электрический ток пробежал по его нервам, когда он вновь услышал смеющийся голос из сновидения, на этот раз заглушенный и беглый. Охваченный недоумением, он выпрямился и сел на постели. Он спит еще? Костер ярко пылал, и он понял, что даже не успел как следует заснуть.
Движение, тихий скрип шагов по снегу — и между ним и костром возникла фигура.
То была женщина.
Он подавил крик, который был готов сорваться с его губ. Он сидел неподвижно и безмолвно. Женщина продвинулась на шаг вперед и заглянула в темную палатку. Во вспышке огня он уловил серебристое мерцание меха, белизну руки, приподнявшей полу палатки, потом на мгновение увидел лицо. Он сидел так неподвижно, словно в нем остановилось биение жизни. Пара черных глаз, в которых дрожал смех, блеск белоснежных зубов, тихий горловой смешок — и лицо исчезло, а он все сидел, уставившись в пространство, подарившее ему это видение.
Стил кашлянул, чтобы предупредить о том, что он проснулся, скинул одеяло и высунулся из палатки. Справа от костра стояли мужчина и женщина, грея руки над тлеющими углями. Завидев его, они выпрямились.
— Ах, как неприятно, мистер Стил! — воскликнул мужчина, быстро приближаясь. — Я так боялся, что мы поднимем шум и разбудим вас. Мы собирались расположиться за той скалой, но увидели ваш костер и пошли к нему. Я в отчаянии…
— Вы мне нисколько не помешали, — перебил его Стил, пожимая протянутую руку. — Я, надо вам
