— Да, да, через дверь по коридору, следователь там. Вашего клиента я сейчас подведу. Адвокат кивнул и вышел.
— Вставай, клиент.
Задержанный последовал за своим защитником. Позади шагал Дима.
Оставив дядьку на попечении двух мужей от закона, опер вернулся к себе, устало грохнулся на стул и положил голову на холодную поверхность стола. Минут через десять вошел следователь.
— Я их там запер. Этот не хочет давать показания без предварительной беседы с адвокатом. В принципе, можно было отказать, но пускай… У тебя-то получилось что-нибудь?
— Не знаю. Возможно. По крайней мере, его последняя фраза звучала с обнадеживающим акцентом: «Я подумаю».
— Это вряд ли. Сейчас защитник ему присоветует. Ничего у нас, Дим, не выгорит. У тебя что, голова болит?
— Да, есть немного. Очки сильные. Слушай, я пойду домой. Дежурного предупрежу. Если увести- привести, он поможет. Тебе, собственно, делов-то — «сотку» выписать да допросить этого вонючего…
— Да, да, иди, конечно. Я справлюсь.
Дима надел курточку из болоньи, пожал следователю руку и вышел из кабинета.
Утром следующего дня, едва Дима переступил порог отдела, его окликнул дежурный.
— Позвони срочно вчерашнему следователю, он очень просил.
— Мужика по «сотке» задержали?
— Да, ночью увезли в ИВС.
Дима открыл дверь, нашел телефон следователя и набрал номер.
— Алло, привет, это Дима.
— Ага, здорово! Ну, ты молодец! Что ты ему наговорил?
— А что случилось?
— Он признался! Представляешь, полностью признался! В присутствии адвоката. Дал весь расклад на протокол, мало того, попросил бумагу, чтобы накатать собственноручно чистосердечное признание. Сказал, куда скинул топор. В канализационный люк рядом с подъездом! Сегодня поедем и изымем. Ну, ты мастер! Такого ухаря колонул! Скажи честно, неужели ни разу не приложился?
— Нет, я не умею.
— Чем же ты его разговорил?
— Да не знаю, так, за жизнь поговорили, за душу, за Бога. Он, наверное, осознал.
— Ну, ладно, осознал так осознал. Давай, Дим. Найдем топор, мужик наш, даже если потом пойдет в отказ.
— Помощь нужна?
— Да, если можно, машинку раздобудь. От прокуратуры далековато добираться.
— Сделаю.
— Давай часикам к двум.
— Хорошо.
Дима положил трубку и подошел к окошку своего маленького кабинета. Получив порцию холодного осеннего ветра, дующего через треснувшее стекло, он поежился и вернулся за стол.
В зале небольшой, но довольно комфортной рюмочной сидело всего двое. Заведение открылось недавно, местная шатия-братия еще не успела пронюхать о его существовании и поэтому не портила его внешний вид своим. По окнам барабанил холодный дождь, здесь же было довольно жарко.
Один из собеседников кивнул на темно-коричневую бутылку коньяка:
— Давай, Дим, не томи.
Дима поправил очки и раскупорил «Лезгинку».
— Здесь натуральный коньяк, думаю, живы будем.
Он разлил огненный напиток по двум взятым у девушки за стойкой высоким стаканам.
— За что?
Дима наморщил лоб:
— Не знаю. Давай так.
— Правильно. Я тоже не люблю ненужных слов.
Оба выпили, закусив купленными бутербродами с прозрачными пластинками сервелата.
— Представляешь, у нас до чего дошло?! — Димин собеседник достал сигарету. — Стали гра — бить прямо в дежурной части.
— Как так?
— Очень просто. Посадили троих в камеру, одного как следует не обыскали. А у него «перо». Он его в камере достал, с двоих крутки поснимал, да на себя надел, а когда протокол на него за пьянку нарисовали, вышел из отдела и свалил на все четыре аж в трех куртках.
— А эти двое?
— А что эти двое? Дежурный камеру открыл, а они сидят» слезы утирают. Говорят, жены не поверят, все усы повыдергают за кожаные куртки, скажут, что пропили. Мужичка мы, конечно, нашли, но куртки он уже успел толкнуть.
— Да, сейчас холодно без куртки.
— Интересно, как твой клиент отреагирует на то, что его в пятый раз кинули?
— Меня не волнует его реакция. Он убийца. И я от всей души желаю, чтобы его поставили к стенке.
— Да, в той ситуации вполне можно было обойтись без крови. Он говорит, что поддался на всеобщие настроения.
— Чушь какая. В любой гнилухе человек может оставаться человеком. Может и должен.
— Не исключено, что он устроит какофонию. Когда поймет, что его опять провели.
— Пускай устраивает, что хочет. Мне плевать. Я сделаю морду ящиком и буду утверждать, что ничего не знаю. Он твердил мне то же самое целых восемь часов. И никто ничего не докажет.
— Топор, кстати, нашли?
— Да, так и лежал в люке.
— Значит, не отвертится.
Дима налил еще коньяку.
— Давай.
Оба сделали «дубль два».
— Да, нормальный коньячок. Слушай, Дим, может, мне пары действуют на кору головного мозга, может, еще что. Начинаю в душу лезть. Получается, ты извини, так получается, что последняя инстанция — не суд и даже не Верховный Суд, а ты. Ты понимаешь меня? Ты главный, верховный судья, потому что остальное — всего лишь формальная сторона вопроса. Ты суть. Приговор выносишь ты. И ты признаешь человека виновным. Тебе не страшно? Я имею в виду, тебя не пугает такая миссия? Как человека?
— Да, мне страшно. Иногда. — Дима опустил глаза на пустой стакан. — Но ты затеваешь неразрешимый спор, в котором никогда не будет правых. Что касается происшедшего, то я вынужден был использовать то, что имел. То, что не дает мне закон, я должен находить сам. Это не моя вина. И перед самим собой я чист.
— А перед ним? — собеседник ткнул пальцем вверх.
— А я не верю в него.
— Или не хочешь верить?
— Отвали. Давай лучше еще дернем. Как у вас в районе с раскрываемостью?
— Средне. Что, впрочем, является оптимальным вариантом.
— Глупо, согласись? Чье-то горе, чьи-то слезы, чью-то изломанную судьбу, чью-то потерянную жизнь мы мерим паскудными цифрами, величиной которых хотим убедить людей в своем могуществе и силе давно не существующего закона.
— Тебя тоже тянет на послеконьячную полемику?
— Меня никуда не тянет.
Дима разлил остатки коньяка. Голова отяжелела, и ему захотелось вырваться из жаркой рюмочной
