— Как не похож? Он это, только в шестнадцать лет, в двадцать пять паспорт не продлил, забыл, наверное. Кто он у нас по «облик аморале»?
— Не поняла.
— Ну, чем знаменит, кроме того, что жилплощадь в тридцать квадратных метров занимает? Работа, родственники, дамочки, друзья-приятели?
— Вы бы прошли, а то неудобно в прихожей,
— Ничего, я не надолго, — ответил я, резонно рассудив, что при прохождении в комнату запах нафталина резко усилится.
— Миша в бане работает, сторожем.
— В какой бане?
— Не знаю, в центре где-то.
— А родственники?
— Он с матерью жил, но она померла в прошлом году.
— Ну а по жизни парень-то ничего?
— Да как вам сказать? Он всю жизнь у нас на глазах. Мальчишка как мальчишка. Правда, как мать умерла, выпивать стал, девок таскать, но хулиганства не допускал. Не то что с восьмого этажа Серега — как напьётся, так буянит. Миша тихий.
Женщина прислушалась к телевизору.
«Ладно, ухожу, ухожу», — подумал я, поняв, что соседку больше интересует содержимое чёрного ящика. Вот так. Всю жизнь на глазах, а застрелили, и дела нет. Я сам, конечно, не идеал, но если бы моего соседа грохнули, то хотя бы из приличия да поинтересовался о его здоровье.
— Извините, всего доброго, спасибо.
— Да ничего, не за что.
Я вышел на лестницу и выглянул в окно на площадке. Мужик, вызвавший милицию, всё ещё стоял, приплясывая на морозе. Ах, точно, я ведь попросил его подождать. Интересно, кто он? Другой бы плюнул давно и пошёл домой. Я спустился вниз и подошёл к нему.
— Ну что, есть что интересное? Нашли, откуда он? — спросил тот, завидев меня.
— Нашёл, но ничего интересного нет.
— Вы знаете, я сейчас вспомнил. Я когда к дому подходил, от него иномарка отъехала, кажется, «Опель» серебристый, я разбираюсь немного. Она ещё в сугробе, вон там на углу, буксовала, потом вылезла и укатила. Может, она к делу отношение имеет?
— Может. А в машине никого не заметили?
— Нет, темно сейчас, да я и внимания не обращал, «иномарок» сейчас много.
— И примет машины не помните? Мужчина виновато пожал плечами.
— Спасибо за информацию, идите домой, если что, вас вызовут.
Мужчина поднял воротник и засеменил прочь от дома.
Я на секунду задумался, потом догнал его и спросил:
— Простите, а кем вы работаете?
— Я еще никем не работаю, только что освободился, сидел по сто второй…
ГЛАВА 2
Я вернулся в отделение. В дежурку уже поступила телефонограмма из Института скорой помощи. Комаров скончался, не приходя в сознание. По предварительному диагнозу — огнестрельное ранение, поражение кишечника, печени, желудка и других органов. Убийство. Если информацию уже передали в Главк, поднимется кипёж. Хотя, может, и не поднимется. Убийство сейчас не редкость, по несколько на дню. Года четыре назад тут бы уже все на ушах стояли, а сейчас — ничего. Дежурный пальцы греет о батарею, помдеж книжку читает. Сейчас заштампуют телефонограмму, и будет она все выходные в книге происшествий лежать до прихода опера, который ещё дней через десять отправит её в прокуратуру для возбуждения уголовного дела. На этом розыск преступников закончится. Но не я эту систему выдумал, не мне её и менять. Раз такое положение вещей существует, стало быть, оно всех устраивает. Всех, кроме, может быть, потерпевших. Я не имею в виду сегодняшний конкретный случай. Комарову уже ничего не надо. Похоронят за госсчет, квартиру разворуют, если родственников не сыщется, и на этом поставят точку. Был ты, а теперь — нет.
Я вздохнул и отправился к себе в кабинет.
Выходные пролетели незаметно. Два дня я просидел дома, читая детективы, греясь у самодельного камина и слушая «Европу-плюс». Выходить на улицу в такой мороз чертовски не хотелось. Слава Богу, меня туда никто и не тащил. Со службы не звонили и выполнять долг не приглашали.
В субботу я позвонил Вике, одной моей хорошей знакомой, но её не было — возможно, уехала за город покататься на лыжах с Бинго. Бинго — это её ньюфаундленд, а совсем не хахаль. Хахаль у неё я, но я на лыжах катаюсь не очень, так же как и на коньках.
Утром в понедельник я сидел на сходке у Мухомора (подпольная кличка моего шефа) и слушал информацию за прошедшие выходные. Работа в уголовном розыске, с отделения и до Министерства, начиналась каждый день одинаково — с утренней сходки. Здесь, помимо рабочих вопросов, обсуждались и житейские — у кого что случилось, кто сколько выпил и кто только собирается. Опера, как правило, с грустными минами, слушали нотации руководства, реже похвалы, а ещё реже предложения отдохнуть или сходить в ресторан.
Я скучающе сидел на стуле среди пятерых коллег по оружию и слушал сводку.
— Кирилл, — обратился ко мне Мухомор, — я огнестрельное тебе отписал, Филиппов заболел, что-то с горлом. Ты, собственно, и выезжал, объяснять ничего не надо.
«Весело, — подумал я, — у Женьки горлышко, видишь ли, заболело, а я его убийство раскрывать должен. Я ему после сходки позвоню, устрою разгон. У меня тоже горло болит».
Но с Мухомором спорить не имело смысла, только лишний раз выслушивать лекцию про низкую раскрываемость.
— Там выходы есть какие-нибудь?
— Не знаю, как насчет выходов, но вход там хороший, в полживота.
— Всё остришь? Доостришься. Конец года, а ты со всеми долгами рассчитался? Дела оперучёта все завёл? Смотри, чтобы как в прошлом году не было, из-за тебя одного всё отделение вздрючили.
Ну, это, конечно, перебор, в том году никто вовремя бумаг не сдал. Но Мухомору тогда точно влетело. Вот он теперь и перестраховывается. Чёрт с ними, с преступлениями нераскрытыми, за них сейчас не так долбят, как раньше. Но вот за дела незаведённые по головке не погладят. А кому эти дела нужны? Точно не мне. Дела — это страховочный вариант для начальства. Если приедет проверка — можно сослаться:
«Вот Ларин дело завёл, его и проверяйте». А не будет дела — тут Мухомору отвечать придётся. Поэтому он и бесится. Кто, интересно, вообще эти дела придумал? Зачем — это понятно. Это своего рода крюк для подчинённых. Надо кого-то сроч-ненько с должности скинуть — приезжает проверка и начинает в делах ковыряться. Что-нибудь да накопают. А если дел не будет, то и покопаться не в чем и зацепиться не за что. А так полистали, посмотрели и придрались: «А почему этой бумажки нет, а почему той нет? Не умеете руководить, значит. А раз так — освободите место». Операм при этом тоже достаётся. Стало быть, для одних дела — палка, плеть, для других — страховка, а для третьих — заваленные макулатурой сейфы. Как же без дел? Нельзя…
— Всё понял? — перебил плавный ход моих мыслей Мухомор.
— Всё.
Сидевший напротив опер Шурик Антипов улыбнулся. Шурик у нас молодец, все бумажки вовремя пишет, правда, не раскрывает ни фига, но почему-то во всех приказах на поощрение присутствует. Как ему это удаётся? Наверно, люди, умеющие хорошо писать бумажки, нужны любому начальнику, а потому их ценят.
