Воробьева еще не увезли, и он заседал в камере.
Заявлений пока не было. Кивинов поставил чайник и достал бутерброды. Радио передавало концерт по заявкам женщин-ветеранов. В основном, песни строевых лет. Кивинов убавил звук и снял трубку местного телефона.
— Игорь, там Воробьев подает признаки жизни? Проснулся? Я заберу его сейчас, поговорить хочу.
Повесив трубку, он сходил в дежурную часть и повел к себе Воробьева. Добирались они до кабинета добрых пять минут. Вороьбев еле-еле тащился, Кивинову даже пришлось напомнить ему, что они не на экскурсии в Эрмитаже, на что Воробей и глазом не моргнул. Абстинентный синдром. Ломка. Хорошо бы выжить.
— Ну что, Гена? Доигрались, — констатировал факт Кивинов, усадив задержанного на стул. — До «Мокрухи» приехали.
— Я не убивал, — выдавил из себя Воробьев, поплотнее запахнул куртку и съежился на стуле.
— Ты чего? Не боись, бить не буду, ты и так еле живой.
— Холодно.
— Серьезно? А девке той уже не холодно. И не жарко. Ей все равно.
— Я не убивал. Андрей Васильевич, вы же меня знаете, я никого пальцем не трону. Воровать — да, было. Но убивать… Тем более, Ленку.
— Ты что, знал ее?
— Да, знал, — со стоном ответил Воробьев, — одноклассница моя.
— Чего стонешь?
— Плохо.
— То тебе холодно, то плохо. Ширяться меньше надо, и не будет плохо.
— У меня воли нет. Не завязать.
— Кончай эти разговоры. У всех воли на это нет. Воровать да убивать зато воля есть.
— Я не убивал, — в третий раз сказал Воробьев.
— Послушай. Я не собираюсь тебя колоть и выяснять, убивал ты, не убивал. Хочешь, колись, не хочешь, не колись — дело твое. Я тебе одно могу сказать. Тебе вменят эту «Мокруху», что бы ты ни говорил. Понимаешь? Вменят! И ни один адвокат не спасет. Слишком все очевидно. А твои запи-ранья будут рассматриваться только с одной точки зрения — стремление избежать ответственности. А по «непризнанке» тебя максимум ждет, потому как это убийство. А какой у нас максимум, ты и сам прекрасно знаешь. Это я тебе не как опер говорю, ты сам сказал, что я тебя давно знаю, так что вот тебе дружеский совет — явка с повинной. Тогда есть шанс выжить. В противном случае — стенка.
— Да не убивал я Ленку, Андрей Васильевич, — зарыдал Воробей. — Не убивал! Она уже лежала, когда я поднялся на этаж. Ну как мне это доказать? Как?
— Тебе не надо ничего доказывать. Это нам надо доказывать, что ты убил. А доказательства уже есть. Но хорошо. Я не слышал твоей официальной версии и хочу послушать. Валяй, Воробышек.
Воробьев поморщился, выпрямился на стуле и попросил закурить.
— Я не курю, а в дежурке не дадут. Потому что злятся на тебя очень.
Воробьев вздохнул.
— Мне с утра долбануться надо было очень. Ломало страшно. Я проблевался и к Ленке пошел. Она меня выручала иногда.
— Во сколько пошел?
— Не знаю, часов в двенадцать, наверное.
— А что значит выручала? Наркотой, что ли?
— Да нет. Она в медицинском учится, вернее, училась, а по вечерам халтурила процедурной сестрой на дому — банки там ставила, уколы делала, не знаю, что еще.
— Понятно. Дальше.
— У нее колеса оставались, лекарства в ампулах всякие. Вот она мне их по дешевке и отдавала. А если предков дома не было, то сама и колола.
— Погоди, наркотические лекарства на строгом учете. Откуда они у нее?
— Я не знаю. Может лишнее оставалось. Да и не наркотики это вовсе, так, успокоительное.
— Откуда ты знаешь? Она сама говорила?
— Она не говорила, просто колола. Мне легче становилось.
— Она за деньги колола?
— Да, но по дешевке и в долг.
— А отдавал чем?
— Когда как. Иногда деньгами, иногда вещами.
— Ворованными?
— Да. Но там заяв нет.
— Почему?
— Я осторожно воровал. Приду в гости к кому-нибудь и стащу золотишко. Но золотишко было тоже ворованное, поэтому и заяв нет.
— Ладно, об этом после. Что дальше было?
— В общем, сегодня я к Ленке снова пошел. Она иногда утром дома бывает. Решил опять в долг. В подъезд захожу, на этаж поднимаюсь, а она перед дверью лежит. Я сначала думал, плохо ей, трясти стал, а она никакая. Ну, готова, одним словом. А у меня опять блевота подкатывает, сам сейчас, думаю, загнусь. Что делать? Я позвонил в квартиру — двери никто не открыл. Ну я и решил — Ленке все равно не помочь, а мне зачем пропадать? Гляжу — у нее на пальце «гайка» моя, ну, не моя, конечно, а за ширево ей отданная. Паленая «гайка». Я ее снял и второе колечко с пальца помыл. В кармане деньгу нашел, но немного там было. Решил к метро сходить, там «рыжье» на дозу обменять. Из подъезда вышел и прямо на ментов нарвался. Честное слово, так все и было. А зачем мне Ленку мочить? Зачем?
— Не знаю. Но ведь может и по-другому было? Пришел ты к ней, а она тебя послала подальше, вот ты в наркотическом угаре ее и придушил, а теперь обставляешься. Свидетелей-то нет.
— Не было такого! Если бы она дома была, то в халате бы вышла и в тапочках. А она в верхней одежде была и в сапогах. И сумка ее рядом валялась.
— Ну, может, ты ее в подъезде караулил. Кстати, и время смерти совпадает. Тик в тик. Так что плохи твои дела, Гена.
Воробей снова заплакал.
— Ну что же, что мне делать? Все наркота проклятая. Как чувствовал, не надо было к Ленке идти.
— Вряд ли ты что чувствовал. Ты об одном думал — где бы ширнуться. Все, кончай реветь. Если тебе больше нечего сказать, пошли в камеру. Между прочим, мне из-за тебя тоже по голове надают. Я ведь тебя в первый твой влет отмазал, думал, за ум возьмешься, а ты за «Мокрухи» взялся.
— Да не убивал я! О, Господи! Что же мне делать?
— Ты сам-то себе веришь? Что, святой дух спустился и у тебя под носом девицу задушил? — не выдержав, гаркнул Кивинов. — Будь хоть здесь мужиком! Я с тобой без протоколов беседую! Самому легче станет!
Воробей вдруг перестал рыдать, а потом серьезно произнес, глядя в глаза Кивинову:
— Нет, не святой дух. Вспомнил. Я ведь в подъезде с мужиком столкнулся. Он бегом вниз бежал, я еще удивился, ведь лифт в доме есть.
— А, вот и мужик появился! Думаю, через час ты про какой-нибудь топор или пистолет у него в руке вспомнишь. Кончай версии строить. Даже если и бежал там мужик, это ие значит, что он Ленку убил.
— Вы не верите?
— Не знаю.
— Конечно, вам проще все на меня повесить. Явку с повинной пиши. А действительно помочь никто не хочет.
— Ладно, черт с тобой. Что там за мужик был?
— Я плохо запомнил, мне не до него было. Ростом с меня, то есть метр семьдесят где-то. Лет
