Джек действительно намерен окончить вечернюю школу, Мэдди начала готовить ему горячий суп, который он выпивал во время переправы на пароме. В противном случае он оставался голодным или давился этими отвратительными красными хот-догами, что продавали в буфете «Принцессы».
Она вспомнила, как мучилась над выбором консервированных супов в лавке — их было так много! Может быть, ему нравится томатный? Но кому-то он не нравится. Говоря по правде, некоторые терпеть не могут томатный суп, даже если варить его с молоком, а не на воде. Овощной суп? Суп из индейки? Может быть, куриный бульон? Она беспомощно шарила глазами по полкам почти десять минут, пока Чарлен Недо не спросила ее, не нуждается ли Мэдди в помощи. Чарлен задала свой вопрос не без сарказма, и Мэдди поняла, что завтра она обо всем расскажет своим подругам в школе, и они будут хихикать над ней в женском туалете: бедная маленькая Мэдди, так похожая на мышку, не может решить, какой ей выбрать суп на обед. Как она отважилась принять предложение Джека Пейса — это просто чудо из чудес. Впрочем, они, конечно, ничего не знали о колесе, которое нужно найти, и после того как вы его найдете, кто-нибудь должен сказать вам, в каком месте наклониться и где точно толкать эту проклятую вещь.
Мэдди ушла из лавки с пустыми руками и со страшной головной болью.
Когда она набралась смелости и спросила Джека, какой суп он любит больше всего, он ответил:
— Куриную лапшу. Ту, что продают в консервных банках.
— Может быть, тебе нравится еще какой-нибудь суп?
Джек ответил: нет, только куриная лапша — та, которую продают в банках. Это был единственный в жизни вид супа для Джека Пейса и самый исчерпывающий ответ, который Мэдди требовался в ее жизни (по крайней мере по этому вопросу).
Легкими шагами и с ликующим сердцем Мэдди поднялась на следующий день по покосившимся ступенькам лавки и купила четыре банки куриного бульона с лапшой, которые стояли на полке. Когда она спросила Боба Недо, есть ли у него еще такие консервы, тот ответил, что в кладовке хранится целый ящик этого куриного супа, чтоб его черт побрал.
Мэдди купила весь ящик и так его этим ошеломила, что он сам отнес ящик в машину. К тому же он забыл спросить, зачем ей понадобилось столько, — упущение, за которое ему пришлось немало вытерпеть этим вечером от своих излишне любопытных жены и дочери.
— Запомни это раз и навсегда, я буду кем-то большим, чем простой ловец омаров, — сказал Джек в тот раз незадолго до того, как они завязали две свои жизни в один узел (она сразу поверила ему и никогда об этом не забывала). — Отец сказал мне, что у меня дерьмо вместо мозгов. Он думает, что если ловля омаров была достаточно хорошим занятием для его отца и не менее хорошим занятием для отца его отца — послушать его, так все предки до сада Эдема занимались ловлей омаров, — то и для меня это хорошее занятие. Но это не так — то есть, я хочу сказать, это не так, — и я добьюсь лучшего. — Его взгляд упал на нее, суровый взгляд, полный решимости, но одновременно это был и любящий взгляд, полный надежды и уверенности. — Я собираюсь стать кем-то более значительным, чем ловец омаров, а ты станешь кем-то большим, чем жена простого ловца омаров. У тебя будет дом на континенте.
— Да, Джек.
— И я не собираюсь ездить в этом чертовом «шевроле». — Он глубоко вздохнул и взял ее за руки. — У меня будет «олдсмобил». — Он уставился ей в глаза, словно ожидая насмешливой улыбки в ответ на такой в высшей степени честолюбивый план. Мэдди, разумеется, не сделала этого. Она ответила «да, Джек» в третий или четвертый раз за этот вечер. Мэдди отвечала ему так тысячи раз весь год, когда он ухаживал за ней. Она не сомневалась, что произнесет эти слова еще миллион раз, прежде чем смерть положит конец их семейной жизни, забрав одного из них или — еще лучше — обоих вместе. «Да, Джек» — да разве когда-нибудь за всю историю мира звучали любые два слова так прекрасно, когда их произносили одно вместе с другим?
— Не каким-то паршивым ловцом омаров, что бы ни думал мой старик и сколько бы ни смеялся. Я добьюсь своего, и знаешь, кто поможет мне в этом?
— Да, — спокойно отвечала Мэдди. — Я.
Тогда он смеялся и заключал ее в свои объятия.
— Ну конечно, ты, моя любимая крошка, — говорил он ей.
И они поженились, как говорится в сказках. Для Мэдди первые несколько месяцев — когда их почти повсюду встречали веселыми криками: «А вот и молодожены!» — были настоящей сказкой. Она могла положиться на Джека, Джек помогал ей принимать решения, и это было самым лучшим. В первый год самой трудной задачей по дому было выбрать занавески для гостиной — в каталоге так много фасонов и расцветок, а полагаться на помощь матери, ясное дело, не приходилось. Еще бы, мать сама не могла выбрать сорт туалетной бумаги, который устраивал бы ее больше всего.
А в остальном этот год был временем, полным радости и ощущения безопасности — радости любовных объятий с Джеком в их широкой кровати, когда зимний ветер проносился над островом, соскребая все подобно лезвию ножа с доски, на которой режут хлеб. У нее родилось чувство безопасности, потому что она могла положиться на Джека всякий раз, когда у нее возникали сомнения, и он говорил ей, что им нужно и как они это сделают. Наслаждение от любви было поразительным — таким поразительным, что иногда, когда она днем думала о наступающем вечере, ее колени слабели, а по телу пробегала дрожь. Но Джек еще лучше разбирался в таких вещах, и ее постоянно растущее доверие к его природному чутью становилось все сильнее. Короче, в течение некоторого времени это была сказочная жизнь.
Затем Джек погиб, и все стало таким странным. Не только для Мэдди, не только для нее одной.
Для всех.
Незадолго до того, как мир охватил необъяснимый кошмар, Мэдди поняла, что она находится в состоянии, которое ее мать обычно называла «бер» — короткое слово, похожее на звук, издаваемый человеком, когда ему хочется откашляться, и горло у него заполнено мокротой (так по крайней мере казалось Мэдди). К тому времени они с Джеком перебрались в дом рядом с семьей Палсифер на острове Дженнесолт, который его жители и население расположенного поблизости Литл-Талла называли просто Дженни.
Когда Мэдди пропустила вторые месячные, она была в отчаянии и не знала, как поступить. Наконец после четырех бессонных ночей она отправилась на континент к доктору Макэльвейну. Возвращаясь теперь мысленно к прошлому, она вспоминала, как была рада этому. Если бы она ждала, не пропустит ли третьих месячных, у Джека не было бы даже одного месяца счастья, и она не испытала бы его заботу и доброту, которые он проявил к ней за это время.
Оглядываясь назад — теперь, когда она сама справлялась с делами, — ее нерешительность казалась ей смехотворной, но в глубине души она знала, что встреча с доктором потребует от нее невероятного мужества. Мэдди хотелось, чтобы по утрам у нее были более убедительные приступы тошноты, она страстно желала, чтобы рвота пробуждала ее от снов. Она записалась на прием к врачу, когда Джек был в море, и поехала на континент, когда он ушел на работу. Но невозможно было незаметно прокрасться на другой берег на пароме: слишком много людей с обоих островов видели ее. Кто-нибудь обязательно скажет Джеку так, небрежно, в ходе разговора, что он (или она) видел его жену пару дней назад на борту «Принцессы». И тогда Джек захочет узнать, зачем она ездила на континент, и, если окажется, что она ошиблась, он будет считать жену дурочкой. Но она не ошиблась: у них будет ребенок, она «бер» ей было в высшей степени наплевать, что это слово звучало как у простуженного человека, пытающегося очистить горе от накопившейся там слизи). И Джеку Пейсу оставалось ровно двадцать семь дней предвкушать рождение первенца, когда предательская волна подхватила его лодку по имени «Моя любимая», которую он унаследовал от дяди Майка, он упал за борт. Джек хорошо плавал и выскочил на поверхность как пробка, несчастным голосом рассказывал ей Дэйв Имонс. Но как раз в этот момент набежала вторая большая волна, отбросившая лодку Джека, у борта которой плавал ее хозяин, прямо на лодку Дэйва Имонса. Дэйв не говорил, что произошло дальше, но она все поняла — Мэдди родилась и выросла на острове. Более того, она слышала глухой звук, когда лодка с таким предательским именем врезалась в голову ее мужа, разбросав вокруг кровь, осколки костей, волосы может быть, часть мозга человека, который заставлял его: ночам в глубокой теплой кровати раз за разом повторять ее имя, когда он входил в нее.
